Они не говорили во время этих прогулок ни на какую определенную тему – отчасти потому, что Сычжо постоянно надо было останавливаться и смотреть в видоискатель. Ей нравилось показывать ему то, что она находила: ржавый, покрытый паутиной велосипедный замок; старый призыв к коммунистическому Большому скачку, кое-как оттиснутый на кирпичной стене; киоск с сигаретами и газировкой, сооруженный из старого пикапа.
То, что ее интересовало, Бояна не интересовало нисколько. Это были фрагменты его прошлого, не настолько отдаленного, чтобы они обрели в его глазах какую бы то ни было красоту. Но ему нравилось смотреть, как она залезает на перевернутую тачку или опускается на четвереньки, чтобы прочесть детское ругательство, вырезанное в углу двери, должно быть, лет пятьдесят назад. Его взгляд, если она чувствовала его на себе, смущал ее не настолько, чтобы она меняла свое поведение.
Порой ему хотелось попасть в ее видоискатель, но ему хватало осмотрительности не ставить себя в положение, опасное для статуса. Если он был «папиком», то наицеломудреннейшим: он не притронулся к девушке и пальцем. Он перестал называть себя ухажером, и перемена ее, похоже, не обеспокоила. Было ли это для них обоих игрой? Оба проявляли терпение или, хуже, расчетливость; Боян предпочитал думать, что неопределенность со временем разрешится. Он никуда не спешил, ему скорее нравились эти еженедельные вылазки, не сопряженные ни с каким грузом ответственности – по крайней мере для него. Этот побочный проект – как еще он мог назвать происходящее? – сделал его более терпимым в отношении Коко: ее вульгарная прямота тоже могла действовать освежающе.
На что Боян не без тревоги обратил внимание – это что его мысли, когда он смотрел, как Сычжо фотографирует, часто обращались к Тете, к смерти Шаоай и к молчанию Жуюй и Можань. Он дважды заходил к Тете, но не настаивал, чтобы она, стойко старавшаяся показать, что со всем справляется в своей изолированной квартирке, делилась с ним чем-либо. Он заплатил за три лишних месяца женщине, приходившей при жизни Шаоай через день, чтобы Тетя могла выйти в магазин или просто подышать воздухом. Эта женщина среднего возраста, временно уволенная с государственного предприятия, оценила его щедрость, и у них с Тетей возникло что-то похожее на дружбу. Тете, он знал, поздно было заводить совсем новые дружеские отношения или возобновлять старые, сошедшие на нет.
Ни от Жуюй, ни от Можань ничего не было. Сколько может стоить, подумал он однажды, нанять кого-то, чтобы их найти? Нет сомнений, что можно договориться с кем-нибудь недорогим в нью-йоркском или лос-анджелесском чайнатауне.
– О чем вы задумались? – спросила Сычжо, и Боян осознал, что он особенно тихий сегодня.
Они были около старой деревеньки, где среди высокой высохшей травы тянулись заброшенные рельсы. Декабрьское солнце опускалось за тополя, единичные неопавшие листья трепетали на ветру. Чуть раньше Сычжо сфотографировала половинку разорванного воздушного змея, застрявшую в ветвях; он даже пошутил насчет змея, благодаря которому они познакомились, но печали своей этим не развеял.
– Как быть хорошим, – ответил Боян.
– Вы хороший?
– Стараюсь быть.
Сычжо положила фотоаппарат в дерматиновый футляр, и Боян подал ей перчатки, которые держал, пока она манипулировала ручками и кнопками аппарата.
– То, что вы делаете для меня, – часть ваших стараний быть хорошим? – спросила она.
– Что я для вас делаю?
– Возите меня, носите мои перчатки, следите, чтобы никто меня не умыкнул…
– Хотите верьте, хотите нет, но для других я делаю гораздо больше, чем для вас.
– Если так, то вы уже, казалось бы, хороший человек?
Порой вопросы Сычжо звучали так, будто она с ним заигрывает. Он хотел, чтобы так оно и было.
– Боюсь, вам очень скучно здесь, – сказала Сычжо, не дождавшись от него ответа.
– Не столько скучно, сколько холодно, – ответил Боян. – Как насчет того, чтобы заехать перекусить? В десяти минутах отсюда есть одна закусочная, там сравнительно чисто.
– Откуда вы знаете?
– Я неплохо знаю этот район, – сказал Боян, но не стал добавлять, что помогал одному своему партнеру готовить сделку, которая превратила бы землю по соседству с деревней в место отдыха с виноградарским хозяйством: виноделие было одним из новейших трендов. В последнюю минуту сделка сорвалась – и хорошо, что сорвалась. Бояну было бы жаль, если бы город еще один унылый участок уступил процветанию.
– Вы все места знаете, куда меня возите?
– Более или менее, – ответил Боян. – Я вообще стараюсь знать, что делаю.
– И что вы делаете сейчас?
– Получаю удовольствие от прогулки с вами.
– Но почему, если тут так холодно и скучно? Вам легко было бы найти способ веселее провести свободные часы.
– Если вы имеете в виду убить время – то да, у меня есть другие способы, но сегодняшнее я бы зря потраченным временем не назвал, – сказал Боян и открыл перед Сычжо дверь машины.
Пока он запускал двигатель, она сняла перчатки и поднесла руки к обогревателю.
– Не надо так делать, – сказал он. – Будет ознобление кожи.
Она странно посмотрела на него и, не говоря ни слова, опять надела перчатки.
– Что с вами? Я что-то не так сказал?
– Ни у кого сейчас не бывает ознобления кожи.
Боян задумался, так ли это. Он вспомнил зимы в начальной школе, когда у всех мальчиков были распухшие красные пальцы, и у иных девочек тоже, но у Можань – никогда. Всякий раз, как они входили в комнату, она напоминала Бояну, что не надо сразу идти к батарее, сначала нужно потереть руки как следует. Для любой проблемы у нее было решение, подумал Боян; всегда на месте, всегда, и считала до ста, прежде чем пустить его к батарее. Велика ли отрада, исходящая от хорошего человека вроде нее? Не так велика, как она думала, увы.
– Вы чем-то раздражены, – сказала Сычжо.
– Почему у детей сейчас не бывает ознобления? – спросил он.
– А зачем? В мире все довольно плохо и без ознобления.
Боян посмотрел на Сычжо, которая не смотрела ни на что, кроме кончиков своих пальцев в перчатках. Чем, подумалось ему, вызвано ее теперешнее настроение?
– В мире было бы хорошо, если бы нам не о чем было тревожиться, кроме озноблений, – сказал он.
– Тогда вы, должно быть, чувствуете себя хорошим человеком.
– Почему?
– Потому что ваша единственная забота сегодня по моему поводу – это чтобы у меня не было ознобления.
– Откуда вы знаете, что единственная?
– Зачем мне хотеть это знать?
– Естественно для человека хотеть знать, что на уме у другого человека, – сказал Боян. – По крайней мере когда они находятся рядом.
– Естественно? – Сычжо показала на огромную ворону – она расправила крылья и запрыгала на другую сторону дороги, предпочитая посторониться, а не улететь. – Вот прекрасный пример того, что в этом городе нет ничего естественного.
