— Ты замолкаешь, но не перестаешь об этом думать, достаточно прочесть несколько страниц моей Экзегезы, они говорят сами за себя. Они красноречиво опровергают заявление о безумии их автора. Невероятная запутанность этих теорий, их противоречия, их неправдоподобие, в сравнении с простой ясностью посланий Павла… В истине есть нечто самовыразительное, что само привлекает к себе внимание даже среди лжи, и чтобы не почувствовать этого, нужно потерять всякую способность к рассуждению. Ты ведь так думаешь, не так ли?
— Конечно, именно так я и думаю, но видишь ли, я знаю, что эти мои мысли ничего не доказывают. Мало того, возможно это лишь доказательство моей лени. Твоя Экзегеза лежит у меня под носом совсем свеженькая, а от Нового Завета меня отделяют две тысячи лет, за которые он стал привычным. Если бы я мог прочесть его сразу после его написания, я увидел бы, что нет ничего более безумного, более противоречащего здравому смыслу, чем христианское учение. В историях о греческих богах есть нечто человеческое и простое, что кажется родным, как фильмы, показывающие зрителям жизнь таких же людей, как они сами, добавляя немного привлекательности. А христианство идет против всего того, что мы считаем само собой разумеющимся порядком вещей: этот распятый Бог, этот ритуальный каннибализм, призванный изменить человеческую природу; я и сам сказал это Анне в тот период, когда мы посещали церковь в Инвернессе, что все это похоже на научно-фантастическую историю. Это совершенно также неправдоподобно, и ты, вероятно, не первый, кто подумал об этом, а посему эта теория может оказаться верной…
— Ты все же не находишь странным, что мои откровения так похожи на мои научно-фантастические романы? Ты не думаешь, что я попросту поверил в то, что сам придумал?
— Да, но это можно назвать и по-другому, можно сказать, что ты никогда ничего не придумывал, что это откровение начало заполнять мир без твоего ведома с помощью твоих научно-фантастических романов. Чем больше я об этом размышляю, тем больше мне это кажется… как бы лучше выразиться… правдоподобным? логичным? подходящим? Скажем так: меня не удивляет, что Бог избрал это средство передвижения и тебя в качестве водителя. Он всегда так действует. Он использует дешевый материал, камень, отвергнутый строителями. Когда он решил избрать Свой народ, Он не обратил Свой взор на греков или персов, нет, Он отправился искать неизвестное племя, кочевников, о которых никто никогда не слышал. И когда Он решил послать Своего сына к Своему народу, он поступил так же: все ждали царского отпрыска, а все прошло тихо и незаметно, среди бедных людей, в хлеву постоялого двора в Вифлееме. Одна из тех редких вещей, что нам известна о Боге, это то, что Он любит появляться там, где Его никто не ждет. Именно это Он совершенно ясно выразил в «Убике»: послания Рансайтера появляются в виде рекламы на телевидении, надписи в туалете, а не в виде энциклик. По крайней мере, можно быть уверенным в том, что, если бы Господь решил сегодня пообщаться с людьми, Он сделал бы это не через папу римского или через каких-либо других Своих официальных представителей. Если по каким-то Своим причинам Он решит обратиться к некоему американскому писателю, это вполне может оказаться Норман Мейлер или Сюзан Зонтаг, но, вероятнее всего, это будет самый неизвестный из писак, сочиняющий бесконечные дешевые романы, которые никто не принимает всерьез.
— Нужно признать, — пошутил Фэт, — что я как никто другой гожусь для этой роли. С другой стороны, все это сильно смахивает на бред неудачника, разве нет?
— Конечно. Но вполне вероятно, что Бог использует бред неудачника в Своих целях. Это было бы вполне в Его стиле, ты хорошо знаешь, что пути Его неисповедимы. Проблема веры заключается в том, что нет никакой причины останавливаться. И тому, кто верит в воскресение Христа, сложно отказаться поверить в Его чудеса, в Его рождение от девственницы. Тому, кто верит в Святую Деву, было бы неразумно отказать ей в праве появиться в Лурде, в Фатиме и в других местах, откуда миллионы паломников возвращаются преображенными. И почему тому, кто верит в эти явления, в чудесные излечения и в чудотворные медальоны, не поверить и в реинкарнацию, в тайное влияние Великой пирамиды на всемирную историю или в твою Экзегезу? В сущности, Фэт, твоя хитрость заключается в том, чтобы провозгласить себя водой из таза, которую нельзя вылить, не пожертвовав ребенком. Но, минуточку, а что произойдет, если я решу пожертвовать ребенком?
— Ты хочешь сказать…
— Да, если Бог не существует.
— Тогда, конечно, моя Экзегеза — это всего лишь собрание глупостей.
— Но и Евангелие тоже, ты это ведь имел в виду?
— Именно так, и апостол Павел тоже это говорил: мол, если Христос не воскрес, то все, что я вам рассказываю, — это чепуха. Тогда нет никакой разницы между Исайей и Шребером, между апостолом Павлом и сумасшедшим, который принимает себя за него, мной, например. Все они находятся вместе, на одном участке для безумных. Ну что, ты доволен?
— Ты прекрасно знаешь, что нет. Так мы потеряем обоих.
— И?
— Я не знаю. Похоже, меня загнали в угол.
Глава двадцатая
КОНЕЧНАЯ ОСТАНОВКА
Под беспокойным взглядом Фила Фэт проводил ночи напролет над своей Экзегезой. Подобно человеку, заблудившемуся в чужой стране и изучающему подряд все карты, что лежат у него в автомобиле, он без конца сравнивал то, что ему стало известно о различных экспериментах и известных спиритуальных учениях. Дик пользовался всевозможными источниками, как он любил помпезно их называть, от «Британской энциклопедии» до публикаций Саентологической церкви, из которых черпал вдохновение его собрат Рон Хаббард. Он получал каталоги эзотерической литературы из книжных магазинчиков, на полках которых дремали валетом Экхарт и мадам Блаватская. Одни теории приходили на смену другим, и каждая новая казалась столь же блестящей, что и предыдущая. Но роман, о котором Дик заявлял, который должен был стать для его Экзегезы тем же, чем для тайного учения Христа являлись его притчи, задаток за который он уже потратил, не продвигался. Деньги поступали только за переводы его старых книг, он должен был выплачивать алименты Нэнси, и семейство Дика влачило жалкое существование. Тесса хотела было пойти работать, но муж воспротивился. А еще ему очень не понравилось, что она записалась в университет на курсы немецкого языка, на котором сам Фил говорил все чаще и чаще, не заботясь о том, понимает его Тесса или нет. Мало того, Дик вообще высказывал недовольство всякий раз, когда жена выходила из дома, неважно, шла ли она в магазин, гуляла ли с Кристофером или же сопровождала его самого. Дик держался за собственную независимость, отказывая в этом супруге. Его не очень интересовало, о чем Тесса думает, но он терпеть не мог, чтобы она это от него скрывала. Фил ни с того ни с сего вдруг начинал расспрашивать Тессу, о чем она думает, и злился, когда подозревал, что она что-то от него скрывает, при этом сам он не соизволил дать хоть какое-то объяснение в те месяцы, когда в его голове находился Томас; он тогда вообще практически перестал разговаривать с женой, а по большей части сидел перед телевизором и обменивался репликами с невидимым собеседником. Все это очень раздражало Тессу, а Фил, в свою очередь, осыпал ее упреками. Ему и в голову не приходило, что раздражение жены имело вполне очевидные психологические причины, он видел здесь более сложный и мистический процесс, который не мог объяснить. С тех пор как реальность вернулась и восторжествовал свет, все должно было бы меняться к лучшему, однако казалось, что в действительности, напротив, вокруг наблюдалась деградация. Его творческие способности угасали, финансовое положение было не ахти, машина сломалась и не подлежала починке. По крайней мере, внешне замкнутый круг, в котором проходила его жизнь до сей поры, продолжал существовать.
