Согласны?
Фил в принципе был согласен, хотя и с оговорками. Прежде всего он считал, что Фэт несколько преувеличивает свое невежество. Так однажды он изумился тому, что понимает во сне немецкий, который знал в совершенстве. Также Фил подозревал, что, не будучи слишком сильным в хронологии, Фэт путает последовательность событий. Прочитав о чем-нибудь в энциклопедии, он затем видел сон на эту тему, а, проснувшись, напрочь забывал о том, что накануне читал об этом. Он вновь обращался к энциклопедии, по новой находил там ту же самую информацию и страшно изумлялся. Вообще, по мнению Фила, нужно было учитывать, что есть вещи, существующие в нашем подсознании. Тридцатилетняя история психоанализа, а точнее, психоанализа Юнга, не смогла избавить Фэта от примитивной идеи, что сон — это что-то магическое. Он продолжал искать в снах неземные послания или предсказания, отказываясь воспринимать их как испанскую гостиницу, где постояльцы едят только то, что принесли с собой. И вот результат: в день появления девушки-курьера с украшением в виде рыбы он увидел во время сиесты цифру 840, а проснувшись, начал выяснять, что случилось в 840 году до и после Рождества Христова. Мало того, он даже вообразил, что его прежняя жизнь протекала в Микенах, — а на самом деле следовало лишь вспомнить, сколько он заплатил за доставленные лекарства: восемь долларов сорок центов.
— Совершенно верно, — признал Фэт. — А как же греческий?
По поводу греческого Фил был вынужден согласиться с Юнгом, что, как он знал, было небезопасно. Коллективное бессознательное, филогенетическая память, и вот они уже вышли за пределы территории разума, которую он так не хотел покидать во время этой дискуссии. Но в итоге они смогли все же найти объяснение, не привлекая сюда Бога.
— Хорошо, — сказал тогда Фэт с едва заметной улыбкой, появлявшейся всякий раз, когда он собирался предъявить сопернику неопровержимый аргумент. — А откуда я узнал про грыжу Криса? Думаешь, мне о ней сообщило коллективное бессознательное?
Фил почесал затылок. Он не мог отрицать ни сам этот факт, ни то, что он действительно вызывал смущение. С другой стороны, существовало множество вызывающих смущение вещей. Более чем здравомыслящие люди не знали, как объяснить воплощение в реальности того, что им являлось во сне, или же поражались ясновидению какой-нибудь гадалки. Он и сам был удивлен, когда та старая ирландка из Санта-Барбары начала описывать им с Нэнси ресторатора-кэгэбэшника из Беркли. Конечно, это смущает, но не настолько, чтобы перевернуть вверх ногами все наше понимание мира, которое исключает иное восприятие, кроме чувственного.
Тем не менее все это смущает.
Смущенный упоминанием о грыже сына, Фил привел аргумент, называемый аргументом плодов. «Остерегайтесь лживых пророков, — предсказывает Христос (Евангелие от Матфея, 7:15). — Они приходят к вам в овечьей шкуре, но под ней скрываются хищные волки». И Он непринужденно продолжает нанизывать метафоры одну за другой, что является неотъемлемым признаком Его неподражаемого стиля: «Вы узнаете их по плодам. Можно ли собрать виноград с тернового куста или фиги с чертополоха? Хорошее дерево приносит хорошие плоды, а плохое — плохие».
— Вот, — воскликнул Фил, — вот он, настоящий критерий, единственный, который позволит отличить вдохновенного от больного! Конечно, Христос здесь скорее имел в виду лживых зловредных пророков, флейтистов из Гамелина, вроде Гитлера или Джима Джонса, но этот аргумент подойдет и для такого парня, как ты, слышащего голоса и верящего в то, что ты — пророк, тогда как на самом деле ты просто свихнулся. А давай-ка попросим предъявить нам плоды твоего взаимодействия с Богом. Говоришь, ты изменился? Да, я знаю, ты выучил греческий, уволил агента, подстриг волоски в носу…
— Я обнаружил грыжу у…
— Согласен, но ты можешь честно утверждать, что стал лучше? Вот уже двадцать лет ты с дрожью в голосе говоришь об энтропии, о милосердии, о любви, ты пишешь для своих бывших жен проповеди на эти темы с цитатами из апостола Павла. Очень хорошо, возьмем апостола Павла, Первое послание к коринфянам: «Если бы я говорил на языке людей и ангелов, но не имел бы любви, то я — звенящая медь или звучащий кимвал. Если бы я имел дар пророка, знал бы все тайны и обладал бы всеми знаниями, — ты слышишь это, Фэт? — если бы я имел бы веру, достаточную для того, чтобы двигать горы, но не имел бы любви, я — ничто. И если бы я раздал все свое имущество, чтобы накормить бедных, даже если бы я отдал собственное тело на сожжение, но не имел бы любви, для меня это бесполезно».
Слушая это, Фэт печально опустил голову. Тогда Фил закрепил свой успех.
— Я прекрасно знаю, что ты не злой, — признал он. — Я знаю, что ты помогаешь бедным, что ты посылаешь чеки в благотворительные организации, что страдания детей и кошек вызывают у тебя слезы. Но это ничего не меняет в том, что касается твоей неспособности к сопереживанию. Напрасно ты жаждешь этого и об этом молишь, мир другого человека доступен тебе не больше, чем реальный мир, воспринимаемый чувствами, настоящая жизнь, от которой тебя продолжает отделять непроницаемое стекло. Это и есть смертельный грех, и это даже не твоя вина. Ты скорее жертва, чем преступник. Грех — это не моральный выбор, а болезнь духа, из-за которой человек обречен на общение с самим собой, и поэтому повторение было бесконечным. Тебя поразила эта болезнь, ты привязан к своему дому и заперт в лабиринте собственного мозга. Ты не слышишь, никогда не слышал и никогда не услышишь ничего другого, кроме пленок, на которых записан твой собственный голос. Не строй иллюзий, именно ее ты и слышишь в настоящий момент. Это твой собственный голос говорит с тобой. Иногда ты позволяешь себя дурачить, потому что, чтобы выносить самого себя, этот голос научился противоречить себе от имени других, пользоваться собой как эхом, устраивать разговоры чревовещателя. Но в реальности ты один, как Палмер Элдрич в мире, который он опустошил и чьи обитатели имели все его стигматы. Или как Никсон в Овальном кабинете, напичканном аппаратурой, которая включается, стоит ему лишь выругаться. Но президенту в определенном смысле повезло: его заставили выдать пленки, прослушали их, а затем выгнали его из бункера. Тебе такой услуги никто не окажет. Ты сможешь спокойно слушать пленку до конца своих дней, спорить сам с собой и в конце концов признавать себя правым.
— Это то, что ты называешь признанием моей правоты?
— Да, именно это. Впрочем, ты прав. В любом случае, ты не можешь доказать себе, что ты ошибаешься. Никто не может тебе это доказать. Вся твоя система покоится на этих умозаключениях, не обязательно правильных, но логически неопровержимых, это называется софистикой. В данном случае это означает: «Возможно, я не пророк, но в таком случае Исайя тоже им не является. Возможно, я путаю урчание в моем подсознании с голосом Бога, но данное возражение также действительно и для апостола Павла. Во имя чего, с помощью какого знания ты сможешь отличить, Фил, свет, что ослепил идущего в Дамаск, от того, что я видел весной 1974 года в своей квартире в Фуллертоне, округ Оранж? Я не могу утверждать, что ты не прав в том, что не веришь мне, но я не сомневаюсь: ты бы никогда не поверил апостолу Павлу. Ты бы пожал плечами, и завел бы разговор об эпилепсии или о сумасшествии, как многие благочестивые евреи или образованные греки». Ладно, мне нечего возразить тебе. Мне также нечего возразить экологам, которые, если я нахожу нелепым признание за деревьями и животными тех же юридических прав, что и за человеком, отвечают, что в свое время признание подобных прав за женщинами и неграми также казалось нелепым. Мне нечего возразить людям, которые, осознав, что современные технологии показались бы нашим предкам магией, вынуждают меня признать, что все кажущееся нам теперь необъяснимым, смущающим, о чем ты так хорошо говоришь и что я отметаю, как пыль веником, однажды станет частью научного знания. Тот, кто сегодня отрицает возможность внечувственного восприятия, в другую эпоху осудил бы Галилея. Лично я в этом сомневаюсь, но это ничего не меняет, поэтому я умолкаю.
