Дик поверил в то, что ему удалось разорвать его, лишь когда он встретил Дорис, решившую принять католичество по епископальному обряду. Это была крепкая и уверенная в себе девушка двадцати двух лет от роду. Во время одной из их первых долгих бесед, происходивших в ее квартире, украшенной благочестивыми картинами, Дорис призналась Дику, что хотела бы стать монашенкой. Он одобрил это, тут же предложив ей свой проект. Какой чудесной была бы их совместная жизнь! Они бы говорили о теологии, ходили вместе к мессе, участвовали бы в жизни прихода. Чтобы прощупать почву, Дик начал жаловаться на непонимание Тессы, на то, что он задыхается в этом тесном коконе буржуазной жизни, в который жена его заточила, но Дорис расценила его жалобы как ребячество. Тогда он, решив нанести сокрушительный удар, рассказал девушке о своем религиозном опыте.
Это была долгая история, которую Дорис выслушала весьма внимательно, хотя и держалась, по его мнению, несколько академично. Не зная точно, какой реакции ему ждать, Фил надеялся на большее, нежели упоминание о том, что, согласно результатам опроса «Тайм мэгэзин», сорок процентов американцев считают, что в их жизни случались мистические события. Сдержанность Дорис объяснялась ее скрупулезной правоверностью. Она хотела поверить приведенным Фэтом аргументам и не исключала возможности того, что он мог бы исполнять некую пророческую миссию, но, получив предупреждение от священника, готовившего ее к крещению и предостерегавшего от того, что называли новой эпохой, девушка хотела получить доказательства научного характера. Дик клялся, что его Экзегеза не имеет ничего общего с синтетическими религиями, вроде той, о которой говорил Пайк, что он не собирался создавать нового культа, а напротив, был послушнейшим христианином. Его Богом был Бог Авраама, Исаака и Иакова.
— Однако, — заметил Дик, — история спасения не была окончена. Была эпоха Отца, о которой повествует Ветхий Завет, эпоха Сына, изображенная в Новом Завете, а теперь наступила эпоха Святого Духа.
— Не хочешь ли ты сказать, — заволновалась Дорис, — что твоя книга — это третий том Библии? Или что ты считаешь себя новым мессией?
Дик скромно рассмеялся.
— Нет, но, может быть, я кто-то вроде Иоанна Крестителя, предтеча на стыке двух эпох, самый великий в старой, самый незначительный в новой. Последний из пророков, тот, кто появляется в тот момент, когда все вокруг жалуются на то, что Бог оставил Свой народ, глас, вопиющий в пустыне. Если ты внимательно прочтешь Библию, то увидишь, что это был воодушевленный бородач, вроде меня. И спроси тогда себя, поверила ли бы ты ему. Только отвечай честно.
Значительно менее Дика, убежденная риторикой Фэта, Дорис задала себе этот вопрос только из приличия. Это несколько охладило пыл Фила. Но весной 1975 года его любовь вспыхнула с новой силой, и на этот раз переросла в настоящую страсть, когда выяснилось, что у Дорис рак лимфатического узла. Он хотел жить с ней, заботиться о ней, никогда ее не покидать. «А Тесса?», — возражала Дорис, которой ее религиозность не позволяла легкомысленно относиться к брачным узам. Она не разрешила Дику покинуть семейный очаг, но они постоянно виделись. Вернувшись вечером домой, Фил только и говорил что о болезни Дорис, о набожности Дорис, о безропотности Дорис. Сомнения Дорис относительно его миссии были забыты, или же он благодарил ее за спасительный урок смирения. Ничьи волосы так не возбуждали его, как парик, что Дорис носила после курса химиотерапии.
В конце концов жена, не выдержав, ушла сама, забрав с собой Кристофера. Дик в тот момент, когда его юный шурин явился за вещами Тессы, как раз что-то обсуждал с Тимом Пауэрсом. По свидетельству того, Фил нисколько не переживал и успокоил Пауэрса, который о нем беспокоился, вежливо выпроводив гостя домой. Вечером Дик выпил сорок девять таблеток дигиталина, тридцать пакетиков либрия, шестьдесят — агресолина, порезал себе вены и лег спать в гараже, заперев дверь изнутри и включив мотор автомобиля.
Из-за неисправности зажигания мотор заглох. Фил не собирался умирать в неудобстве, и поняв, что выхлопной газ его не усыпит, поднялся наверх и дотащился до кровати. Немного позже дверь в его дом была выбита приехавшими врачами. Пребывая в смятенном состоянии, Дик попросил в аптеке соответствующим голосом новую порцию либрия, а фармацевт счел нужным предупредить медиков. Позднее Дик говорил, что ему следовало бы написать диссертацию о фармацевтах, столько раз помогавшим ему в жизни.
После промывания желудка его поместили в реанимацию. Лежа на спине, Дик разглядывал монитор с энцефалограммой, стоявший у него в изголовье. Сияющая и спокойная линия, которая беспрестанно пересекала черный экран, — это был он. Неясные мысли пробегали в его оцепенелом мозгу неровными, мелкими скачками. Фил погрузился в этот спектакль, попытался изменить изгибы линии, контролируя свой мозг подобно тому, как управляют игрушечной машиной. В какой-то момент промежутки между изгибами увеличились, линия стала прямой. Ему казалось, что он довольно долго разглядывал эту прямую, явно обозначающую, что он мертв. Затем она вновь, как бы сожалея, обрела свой синусоидальный облик.
Спустя три дня вооруженный полицейский вез Дика в кресле-каталке по длинному туннелю, соединяющему реанимационное отделение с психиатрическим. Долгое время Фил был предоставлен самому себе. Хотя он прекрасно мог бы дойти и пешком, полицейский, по той или иной причине, предпочел оставить его в кресле. Дик находился в каком-то коридоре, по которому время от времени проходили врачи и медсестры в белых халатах, всегда разные, а также больные в халатах. Все они казались Дику достаточно суровыми. Вероятно, они двигались по какому-то привычному маршруту. Не осмеливаясь встать и проверить свою догадку, Дик довольствовался наблюдением за тем, как двигается каждый из них. Душевнобольные всегда перемещаются с одинаковой скоростью, по-другому они просто не умеют. Несколько раз прошла дородная и неопрятная женщина, чей удивительно ровный голос рассказывал всем, кто захочет услышать, о том, как муж пытался отравить ее газом. Дик с удивлением отметил, что он непрерывно следит за развитием повествования, хотя женщина возникала перед ним всего на несколько секунд, затем надолго исчезая. Он потряс головой, чтобы отогнать эту загадку, как прогоняют назойливых насекомых.
Чтобы отдалить страдание, которого он пока не испытывал, но чье приближение предчувствовал, Дик начал думать о своей Экзегезе. Обычно он находил определенное утешение в мысли о том, что он предастся созданию космогонии, этому редкому виду деятельности, которым в принципе занимаются не отдельные индивидуумы, а более важные сущности, например цивилизации. Но ему не удавалось полностью отдаться размышлениям ни о ней, ни о Боге. «Господи, Господи, почему ты меня покинул», — бормотал он, но эти слова не находили отклика в его душе.
Фил думал о Донне. Он был похож на человека, мучающегося бессонницей, которому наконец удалось найти удобную позу, в которой он мог если не спать, то хотя бы дремать. Он размышлял о том, что стало с Донной: превратилась ли она в героиноманку, умерла ли или вышла замуж, живет ли она в Орегоне или в Айдахо… Может быть, она лежит сейчас в больнице после дорожно-транспортного происшествия. Неизвестно почему, но последнее предположение показалось ему наиболее правдоподобным.
