— Он отошел, чтобы помочиться, — сказал Довик.
Я подумала, насколько это похоже и насколько непохоже на мою поездку с Довиком в пустыню, где Нета встретился со змеей: там акация, а тут харув, там желтое, а здесь зеленое, там сын, а тут дедушка, там укус, а здесь — иди знай, может быть, действительно неловкий шаг, случайное падение. И тут, и там камни — тот, на который упал дедушка, и тот, которым Эйтан разбил голову эфы.
— Я его не вижу, — сказал офицер.
— Может, он зашел в пещеру, — сказала я. — Там есть пещера, которую мы называем жилищем древнего человека.
Офицер не поленился спуститься к пещере и заглянуть в нее.
— Его здесь нет, — крикнул он. — Но тут какая-то коза упала в колодец. Лежит дохлая на камнях внутри.
Довик подошел тоже.
— Несчастная, — сказал он. — Наверно, хотела попить из колодца. Тут вокруг ходят стада. Хорошо, что это случилось недавно, иначе вонь была бы жуткая.
Эйтан вдруг появился из самого неожиданного места среди деревьев. Его тяжелые шаги стали еще легче, как будто ноги вспомнили старый забытый танец. Я поняла, что в эту минуту что-то происходит. Обычно, когда идешь с кем-то по вади, сразу видишь, кто привык ходить «по пересеченной местности», а кто нет. Те, кто не привычен, смотрят все время себе под ноги, проверяют, куда наступить, и идут слишком близко к другим. А есть такие, как мой первый муж, которые живут в мире с тропой, и с камнем, и с землей, и могут идти даже ночью, как будто у них есть глаза на пальцах ног.
Он подошел к офицеру и спросил:
— Вы пришлете специалиста по следам?
— Так ты у нас, оказывается, умеешь говорить. Замечательно. Зачем тебе специалист по следам?
— Потому что здесь нужен кто-нибудь, кто умеет читать местность.
— Ты собираешься учить нас, что мы должны делать?
— Упаси Бог, — сказал Эйтан, повернулся к мне и сказал: — Я иду обратно на дорогу.
Я была ошеломлена. А Довик сказал офицеру, что на данном этапе у нас больше нет вопросов, и если у него их тоже нет, то мы хотели бы уехать, потому что мы должны еще приготовиться к похоронам и к неделе траура.
Офицер велел полицейскому посторожить труп, пока не прибудет «скорая», а я поспешила следом за Эйтаном, потому что меня уже начало беспокоить, куда он так заторопился и что его остановит и где — ведь его тело все еще было неуклюжим телом моего второго мужа, а походка стала уже легким шагом первого. Двенадцать лет со дня смерти Неты, двенадцать лет, в течение которых он не выходил из питомника и ходил только по его мощеным дорожкам с пятьюдесятью килограммами на спине или в руках, — и вот теперь он ходит здесь, как когда-то на наших прогулках, тех, с Нетой на плечах…
Офицер пошел с людьми из судебной экспертизы, которые говорили с ним приглушенными голосами, а потом присоединился к нам и выразил сожаление по поводу этого несчастного случая и даже извинился за несколько слов, сказанных раньше.
— Поймите, — сказал он, — пока специалисты не скажут, что это действительно несчастный случай, а не убийство, у нас все на подозрении и в основном — это члены семьи. Но в данном случае ясно, как Божий день, что это несчастный случай.
Я сказала ему, что все в порядке, и он объяснил нам, как и когда мы можем получить дедушкино тело после вскрытия, чтобы приготовить его к похоронам.
Когда мы дошли до дороги, то увидели Эйтана, который ждал нас возле машины. Мы попрощались с офицером и поехали домой. Как только мы немного отдалились, Довик спросил Эйтана, что он искал и нашел ли что-нибудь, и, к нашему большому удивлению, Эйтан соизволил ему ответить. Правда, в том, что он сказал, не было ничего особенного, но в его случае каждое произнесенное слово уже было большим достижением.
Приободренная нашими успехами, я спросила, что же он все-таки искал, и, очевидно, то был особенный день — День Говорливого Эйтана, — потому что он ответил и на мой вопрос, впрочем — тем же ничего не значащим словом.
У меня перехватило дыхание. Я уже ждала, что и мое имя, Рута, прозвучит в конце его ответа: «Ничего, Рута», — но моего имени он не произнес.
Мы поняли, что больше мы из него ничего не вытянем, и перешли к другим, более срочным делам. Позвонили разным родственникам и всем, кому полагалось, в поселковом Совете, и, когда мы вернулись домой, на автоответчике уже было первое сообщение. Невестка покойного, то есть моя с Довиком мамаша, извещала, чтобы мы не ждали ее на похороны. Она постарается приехать на неделю траура.
— Она вообще не приедет, — сказал Довик.
— Как ей не стыдно! — сказала Далия. — Впрочем, когда это кто-нибудь из вашей семьи чего-нибудь стыдился?
— Не беспокойся, — сказал ей Довик, — до уровня твоей матери на нашей с тобой свадьбе мы пока не добрались, так что нам еще есть к чему стремиться.
И ушел, рассердившись, в свою контору, чтобы оттуда продолжить звонки.
Мы с Далией начали обсуждать угощенье для гостей, которые придут на траурной неделе, — «трапезу для утешителей», как напыщенно сказала она, поскольку полагала, что «трапеза» звучит более торжественно, чем просто «угощение», а кроме того, ей нравилось выражение собственного лица, когда она произносила слово «утешители».
Я сказала, что как по мне, то достаточно подать немного крекеров, печенье, нарезанные овощи и легкие напитки и поставить большой чайник с одноразовыми стаканами для чая и кофе, но она возразила, что, хотя траур это траур, а не, упаси Боже, какой-нибудь там праздник, можно предвидеть, что придет много людей, потому что это не только семейное, но и общественное событие. Именно так она и сказала: «предвидеть», и «событие», и «общественное», а кроме того — обратите внимание, Варда, потому что это была ее самая сильная фраза, я даже разрешаю вам ее использовать, — а кроме того, она сказала, что «одноразовые стаканы — это особенно символично для недели траура, потому что напоминает о том, что наша жизнь тоже одноразовая». И добавила, что хорошо бы Эйтан приготовил что-нибудь в его чугунках, в этих его «пойке».
— Кстати, а где он вообще? — вдруг удивилась она. — Опять исчез?
— Двенадцать лет прошло, — сказала я, — не только Эйтан, но и его «пойке» забыли, наверно, что такое варить…
Но Далия сочла, что это не смешно, и вообще — где он? — повторила она свой вопрос.
Я не ответила. Я уселась с книгой Экклезиаста, чтобы написать что-нибудь для похорон, и назавтра перед вечером мы похоронили дедушку Зеева возле его «добродетельной жены», бабушки Рут, «матери своих детей…» и так далее. Пришло много людей. Но позже осталась группа поменьше, более близкие друзья и более далекие и суровые двоюродные братья из Галилеи, которые рассказывали разные истории о дедушке и о его мошаве, и Довик, слегка опьяневший, вдруг сказал:
— Берегитесь Руты, она в последнее время начала писать рассказы, так она может написать о вас тоже и украсть у вас ваши истории.
