— Вот, — сказала я, — уже виден харув, а тот человек возле него — мой брат, который вам звонил.
Я видела, как Довик беспокойно ходит там — то сядет на «тронное кресло» под харувом, то встанет с него, то снова сядет. Мы подошли ближе, и тогда я увидела дедушку Зеева, лежащего в крови на земле. Довик поднялся и сказал офицеру:
— Меня зовут Дов Тавори. Я его внук.
Офицер посмотрел на тело:
— Сколько ему было лет?
— Девяносто два, — ответила я.
— А повязка на глазу, это что?
— Это повязка на глазу. В чем именно вопрос?
— Сколько времени она у него?
— Очень давно. Раньше, чем родились все присутствующие.
— Повязка с цветком? Почему не черная?
— Он любил цветы. Я вышила ему.
Офицер нагнулся, снова посмотрел и сказал, что картина довольно очевидна: очень старый человек, к тому же слепой на один глаз, ходит без сопровождающих в диком месте. Наверняка споткнулся, упал, ударился головой о камень. Вот об этот камень, посмотрите сами — вся кровь прямо у него под головой.
Все посмотрели, а Эйтан даже встал на четвереньки, припал к земле и стал рассматривать камень вблизи, точно собака, вынюхивающая что-то.
Офицер спросил его, в чем дело, но он не ответил. Офицер велел ему ничего не трогать и добавил, что старики падают даже у себя дома, где все знакомо и надежно, так почему бы ему было не упасть на какой-то забытой Богом козьей тропе, где камни, и валуны, и всякие подъемы и спуски.
— Как это вы позволили ему бродить здесь одному? — недоумевал он вслух, давая нам понять, что семья, которая позволяет такому старому человеку ходить одному по такой пересеченной местности — так он во внезапном приступе высокопарности назвал дедушкино вади, — эта семья безответственная.
— Человек в таком возрасте — как маленький ребенок, — провозгласил он. — Как младенец. И если бы это на самом деле был ребенок, я бы немедленно задержал вас за преступную небрежность.
Я почувствовала, что кровь бросилась мне в голову, но решила до времени молчать. К счастью, Эйтан отошел куда-то в сторону, что-то искал среди камней и ничего не слышал. Но Довик взорвался. Он не сказал офицеру, что у нас и в самом деле был ребенок, который погиб на прогулке, но сообщил ему, что сейчас не время для уроков по выращиванию стариков, и, если он считает, что мы нарушили закон, он может нас задержать, но не читать нам нотации.
— И я попрошу тебя не забывать, что помимо вашего расследования мы сейчас в трауре, — сказала Далия.
Офицер сказал:
— Я понимаю ваше горе, но у меня есть свои обязанности, и я их выполняю. А вам запрещается дерзить полицейскому при исполнении. Это тоже нарушение закона.
— Ладно, — сказала Далия.
— А этот, что он все время там крутится? — офицер показал на Эйтана, который в эту минуту нагнулся, рассматривая что-то возле ствола харува. — Ну-ка, давай, уходи оттуда, слышишь? Ты загрязняешь место преступления! — И, снова проникшись подозрениями, добавил: — Вы, как я понимаю, знакомы с этим местом, бывали здесь в прошлом, так?
Довик сказал:
— Мы были тут много раз, по нескольку раз в год, на протяжении многих лет. Это место, где наш дед любил гулять и собирать. И он знал эти места как свои пять пальцев. Мы даже прозвали это вади «дедушкиным» и этот харув — его харувом.
А я сказала:
— Я уже говорила вам — дед водил нас сюда, когда мы были еще маленькими детьми.
Далия в очередной раз изрекла свое: «Как это символично», — и поскольку глупость — болезнь слегка заразительная, то Довик, которого длительная близость к жене сделал еще туповатее, чем он был в оригинале, сказал:
— Ты права, Далия. И может быть, это как раз та символичность, в духе которой дедушка хотел умереть.
— Что тут символичного? — спросил офицер.
— Ну, может, не символично, но факт, что круг замкнулся, разве нет?
Я вдруг почувствовала, что я здесь одна наедине с дедушкой: я, и его тело, и его большой харув, — и что на какой-то миг все это видится мне откуда-то сверху, а в следующее мгновенье — уже с уровня земли. Я была птицей в небе и муравьем в траве. У меня по щеке стекла слеза, но я не заплакала. Никто не плакал. Нас не учили плакать, тем более — в присутствии чужих людей.
— А вот и парни из «моржка»[120], — сказал офицер так, словно мы друзья этих парней и должны знать, как на полицейском сленге называется их отдел.
По тропе спускался полицейский, которого оставили на дороге ждать судебно-медицинских экспертов, и двое в штатском. Штатские раскрыли небольшой чемоданчик, который принесли с собой, и начали фотографировать и снимать отпечатки, как показывают в кино. Офицер натянул перчатки, которые они ему дали, вынул кошелек дедушки из кармана его рабочих штанов и проверил его содержимое.
— Здесь триста пятьдесят шекелей, — сказал он. — Это обычная сумма для него?
— Нормальная сумма, — сказал Довик.
Офицер вынул из кармана дедушкиной рубашки маленький, хорошо нам знакомый футляр.
— А это?
— Это его слуховой аппарат, — сказала я.
— Он не включал его, когда ходил?
— Не всегда, — сказала я. — Он и дома не всегда его надевал.
— Ты посмотрел в его сумку? — спросил он Довика.
— Я ни к чему не прикасался.
Офицер открыл наплечную сумку.
— Здесь есть и вино, — сказал он со странной интонацией.
— Он всегда запивал свой обед белым вином, — сказала я.
— Это даже хорошо для здоровья, — вмешалась Далия, — стакан вина в день.
— Вино посреди дня? — пробурчал офицер. — Чего же удивляться, если он после этого валится головой на камень? Поверьте мне, если я не велю этим людям немедленно складывать свои приспособления и кончать с этим делом, так только ради протокола. Мы тут зря время теряем, а нас там ждут другие дела.
Люди из «моржка» долго возились и шарили среди валунов и в конце концов сказали, что тело можно увозить.
— Увозить — это значит отправить в Институт судебной медицины, — объяснил офицер. — Сейчас время заявить, есть ли у вас возражения против вскрытия.
— У нас нет, — сказала я.
В своем добавочном мозгуя недоумевала: «Что еще они надеются открыть в этом старом теле? Какие еще секреты?»
— Где твой муж? — спросил офицер. — Куда он вдруг исчез?
— Он спустился вниз, к проходу между двумя вади, — сказал Довик.
— Что он там делает?
