Винсент развлекается тем, что хлопает меня своей лапищей по спине.
Троица вслед за нами выбирается из шлюпки. Там они останавливаются — Бэйквелл справа, Винсент слева и Уорсли — посередине. Они стоят там, когда я оборачиваюсь и смотрю вниз с заснеженного склона сквозь предрассветные сумерки. Я вижу море, пляж и маленькую перевернутую шлюпку, «Дом Пеготти» в саду из камней.
На карте Шеклтона показана только береговая линия острова, но и здесь то и дело попадаются «белые пятна». Она все время прерывается синевой южного океана. В центре серповидный контур Южной Георгии был пустым и белым, как любая суша в моем старом сне, и хотя горная цепь хорошо видна с моря, на карте она отсутствует. Никто, кроме нас, не осмеливался преодолевать ее. Никто не знает, какой высоты эти горы, и они не имею названий.
С этой самой картой в нагрудном кармане Шеклтон тяжело шагает вперед по круто поднимающемуся заснеженному участку. Стоит туман, снег мягкий, и мы проваливаемся в него до колен. Чтобы подстраховаться на случай падения в скрытую под снегом трещину, мы все связаны канатом. Шеклтон идет в десяти метрах впереди меня, в десяти метрах позади — Том Крин. Когда мы останавливаемся, чтобы передохнуть, я вижу себя в отражении его снегозащитных очков, мою бороду, мою длинную гриву. Я худее, чем был тощий как жердь Холи, к тому же оборванный и закутанный.
Крин замечает, что я обалдел и сбит с толку.
— Что случилось, Мерс? Уже голодны?
— Не здесь! — кричит Шеклтон сверху. Он с трудом переводит дыхание, но на его лице расплылась широчайшая улыбка. Он в своей стихии, весь в эйфории. — Сначала забираемся наверх, джентльмены!
— Сэр, с вашего разрешения, у меня не было ни малейшего намерения… — кричу я.
А Крин кричит:
— Мы только намеревались полюбоваться открывающимися видами, — что при плотном тумане может быть шуткой. Тогда это будет первая шутка, которую высказал Том Крин с момента пребывания в Монтевидео. Но он уже говорит серьезно: — Сейчас мы закончим.
Веревка натягивается. Мы идем дальше. Снизу до меня доносится та же самая мелодия, которую я слышал на льдине, в шлюпках и в «Кэрде». Крин снова мычит себе под нос.
Еще раз первый, совсем мне ненужный отдых отложен. Потому что, поднявшись на заснеженный гребень горы, мы видим в долине немного левее нашего маршрута хорошо различимое сквозь медленно исчезающий туман большое белое, полностью замерзшее озеро. Шеклтон тут же заявляет, что нам повезло, потому что озеро позволяет укоротить маршрут и идти по нему вдоль восточного побережья.
Мы спускаемся целый час без труда по другой стороне гребня. Потом в затвердевшем снегу появляются первые трещины. Сперва они узкие и не особенно глубокие. Затем они становятся все шире, мы не видим их дно, это не что иное, как расщелины. Они позволяют сделать заключение о том, что мы спускаемся не по покрытому снегом и льдом горному склону, а по леднику. Шеклтон и Крин смотрят на это дело точно так же, как я, хотя я не никогда не видел ледники вблизи, зато читал о сотнях из них и знаю — этот ледник есть поток движущегося льда и он стремится к морю, во всяком случае, на острове он не может стремиться к озеру. То, что так соблазнительно белеет у наших ног, не может быть, с вашего позволения, озером.
Крин прекращает свое мычание и изрекает:
— Это — не озеро.
Сэр достает карту и разворачивает ее.
— Да, Том, ты прав, к сожалению. Береговая линия совпадает. Это — бухта Владения. Это — чертов океан.
На карте обозначены четыре большие бухты в северовосточном направлении: залив Владения, Антарктический залив, залив Фортуны и единственный обитаемый — залив Стромнесс. На берегу нет ничего, кроме покрытых ледниками скал и рифов. И когда мы пересекли остров в самом узком месте, пройдя двенадцать километров, то пользы из этого не извлекли. От раскинувшейся у наших ног соблазнительной заснеженной равнины нет пути к станции капитана Сёрлле.
Мы поворачиваем назад и снова карабкаемся вверх по обледенелому склону. Крин теперь идет первым, Шеклтон — замыкающим. Я — между ними и спрашиваю себя, рискнул бы Скотт попробовать спуститься к бухте или, как мы, повернул назад.
Если бы он был жив, думаю я, тяжело шагая по снегу, и если бы между ним и Шеклтоном было соревнование — кто быстрее дойдет до Стромнесса, тогда он ни за что не повернул бы назад. Скорее Скотт отрубил бы себе одну руку, как сказал бы Дэфидд, а потом, зажав топор зубами, другую.
Почему Крин никогда не говорит о Скотте? Я лучше представляю себе Дрейка и Кука — людей, которые мертвы уже несколько веков, чем Скотта, который замерз насмерть всего четыре года назад, хотя я знаю его дневники и, как мне кажется, слышу его голос, когда читаю: «Все эти муки — во имя чего? Всего лишь за мечты, которым сейчас придет конец». Где это я читал, что он, оставшись еще с двумя коллегами в палатке на море Росса, говорил одному из них: «Вы и идиот сейчас должны сделать то-то и то-то»? Между прочим, тем, с кем Скотт не разговаривал, по слухам, был Шеклтон.
Наконец, после шестичасового непрерывного перехода, около девяти часов, мы первый раз останавливаемся на отдых. В свете утра мы видим на востоке — точно по нашему маршруту — невысокую горную цепь. Четыре торчащих вершины напоминают костяшки сжатого кулака. У подножия заснеженного склона, ведущего к первой вершине, мы выкапываем углубление в снегу, ставим туда примус и варим смесь из сухого пайка и сухарей, которую едим огненно горячей. Через полчаса мы снова в пути. Когда склон становится слишком крутым, чтобы мы могли взобраться на него на четвереньках по снегу, мы начинаем по очереди вырубать во льду ступеньки через каждые полтора метра.
Шеклтону первому довелось незадолго до полудня бросить взгляд за гребень горы. Он призывно машет нам с Крином. Мы карабкаемся на четвереньках до самого верха и смотрим на другую сторону.
Вниз пути нет. Подобно лилипутам на голове Гулливера, мы лежим на животе над почти вертикальным склоном скалы, на расположенных справа и слева голых серо-голубых скалах лежат многочисленные глыбы льда, которые, как нам кажется отсюда, должны сорваться и упасть в глубину. До самого океана тянутся непроходимые горы и испещренные трещинами ледники.
Зато восточней, то есть если двигаться в глубину острова, Крину с помощью бинокля удается высмотреть достаточно пологий заснеженный склон. Шеклтон прикидывает, что он идет в глубь острова на четырнадцать километров. Он передает бинокль мне и говорит:
— Это — наш путь. Очень быстро, еще до наступления темноты, мы должны быть внизу. Для этого мы попробуем пройти через второй гребень. Считаете ли вы, что сможете идти первым, Мерс? Тогда вперед.
Спускаться пришлось сначала прямо по вырубленным нами ступенькам, а потом, дальше внизу, по нашим следам. Через час я вывожу мою маленькую группу точно к подножию. Воздух прозрачен и холоден, полдень давно прошел. Погода совершенно безветренна. Но когда мы проходим между нависающим обледенелым склоном и трещиной ледника, то понимаем, что и здесь бывают бури, причем не самые безобидные. Путь верный, и у меня захватывает дух, когда я первым миную впадину во льду глубиной около трехсот метров и длиной несколько километров, который стал результатом работы бурь, бушующих здесь в течение веков.
