переполненные рыжими собаками и серенькими вьючными осликами, тащащими перекинутые через спины корзинки, набитые белым печеным хлебом, и наконец выехали на площадь. На площади вырисовывалась громадная мечеть довольно тяжелой архитектуры, окруженная высокой каменной оградой, напоминающей нашу монастырскую. Также высились каменные ворота в ограде с каким-то жильем над ними, а над входом, где у нас обыкновенно находятся большие иконы, был изображен полумесяц и под ним изречения из Корана золотыми турецкими буквами на темно-зеленом фоне. У ворот ограды в два ряда, направо и налево, шпалерами выстроились торговцы в фесках и чалмах, халатах и куртках, продающие с ларьков сласти, стеклянную и фарфоровую посуду, самые разнообразные четки, тюлевые покрывала для лиц турецких женщин, пестрые турецкие пояса и целые груды апельсинов.
– Вот она Баязит-мечеть, – сказал с козел Нюренберг, оборачиваясь к супругам.
– Батюшки! Да тут целая ярмарка. Точь-в-точь как в наших глухих монастырях во время храмового праздника, – сказал Николай Иванович и спросил проводника: – Всегда здесь торгуют?
– Каждый день. Это доход здешнего попы. В Караван-Сарай въезжать на лошадях нельзя. Мы должны здесь слезть.
Кучер остановил лошадей, супруги вышли из коляски и между рядами торговцев направились в ворота. Крик поднялся страшный. Каждый торговец совал им свой товар и кричал во всю ширину глотки, размахивая руками, а один черномазый турок в феске, повязанной по лбу русским полотенцем, концы которого, вышитые красными петухами, свесились ему на плечо, даже схватил Николая Ивановича за рукав, так что Николай Иванович насилу от него вырвался. Супруги были уже у самых ворот, как вдруг от одного из ларьков с посудой раздался русский выкрик:
– Господин московский купец! Поддержите коммерцию!
Супруги вытаращили глаза и остановились. Кричал рыжебородый халатник в большой белой чалме, перевитой с узеньким куском зеленой материи.
– Купите, ваше сиятельство, что-нибудь для своей барыни, – продолжал он очень чисто по-русски и через ларек с посудой протягивал им пакетики с чем-то. – Вот чай есть московский, настоящее казанское яичное мыло есть.
– Казань? – вырвалось у Николая Ивановича восклицание.
– Так точно-с… Ваш казанский… Будьте здоровы, а нам поддержите коммерцию.
– Татарин? – все еще недоумевая, спрашивал его Николай Иванович.
– Вот-вот… Ваш земляк. Купите что-нибудь, ваша светлость.
– Глаша! В Константинополе около мечети соотечественник явился! – обратился к жене Николай Иванович. – Надо у него купить что-нибудь на память. В Константинополе наш русский татарин! И смотри, как чисто говорит по-русски!
– С малолетства на Хитровом рынке торговал, ваше степенство, так как же мне по-русски не говорить!
– Удивлен! Поражен! – покачал головой Николай Иванович и улыбался.
– Здесь их много беглого из России, – шепнул ему Нюренберг.
Глафира Семеновна стояла уже около ларька и рассматривала посуду.
– Вот разве полдюжины этих кофейных чашечек с турецкими надписями купить, – говорила она мужу, показывая миниатюрную чашечку. – Турецкие это? – спросила она татарина.
– Турецкие, турецкие, мадам. Бери смело. Тут счастье на чашке написано.
– Почем?
– Всего по двугривенному. Зачем с земляков запрашивать! Три пиастра за чашку дадите – спасибо скажем.
Николай Иванович вытащил золотой, рассчитывался за чашки и спрашивал татарина:
– Почему вы узнали, что мы русские?
– А шапка-то русская на голове. Да и весь вид русский… Совсем московский вид.
– А вот мы из Петербурга, а не из Москвы. Давно здесь в Константинополе?
– Да уж лет пять будет.
– А отчего из России уехал?
– Да уж очень народ там прижимист стал. Трудно торговать стало. Вот-с пожалуйте сдачу с вашего золотого. На пиастры да на пары-то привыкли ли считать? – задал вопрос татарин и, когда супруги направились в ворота мечети, крикнул им: – Счастливо оставаться, господа!
За каменной оградой, составляющей собой навес с каменным полом и несколькими спокойно текущими из стены фонтанчиками, было еще более торговцев. Пестрота одежд была изумительная. Все кричали и махали руками. Здесь уже продавали, кроме сластей и посуды, и ярославские красные скатерти с вытканными изречениями: «Не красна изба углами, а красна пирогами», «Хлеб-соль ешь, а правду режь». Скатерти и салфетки висели над лавками и развевались в воздухе, как знамена. Между ларьками бродили, ведя за руки ребят, турчанки в пестрых фереджи (нечто вроде капота мешком, без талии) и в вуалях. Ребятишки держали в кулаках засахаренные фрукты, рахат-лукум, халву, откусывали от кусков и мазали ими губы, нос и щеки. А среди торговцев и покупателей бродили тысячи голубей, выскакивая из-под людских ног. Еще больше тысячи голубей сидели и ворковали на карнизах навесов, составляющих галерею Караван-Сарая, и ожидая подачек в виде раскрошенного хлеба от добровольных дателей.
– Здешние голуби кормятся на счет султана. От дворцового управления отпускается очень много мешков овса смотрителю мечети, но, должно быть, очень немного попадает здешнего голубям, – рассказывал супругам Нюренберг. – Вы посмотрите, какого они голодного звери. Протяните вашего рука – и они тотчас сядут на руку, думая, что вы даете им маленького крошка. Два раза в день выходит смотритель к голубям и выносит маленького ящик с овсом, а получает для этого дела целого мешок овса. Только от публики они и питаются, а то улетели бы. Протяните рука, мадам, протяните.
– Зачем буду их обманывать? Вы мне лучше купите булку, и я с крошками им протяну, – сказала Глафира Семеновна.
Нюренберг сбегал за хлебом. Глафира Семеновна раскрошила его, раскидала, протянула руку с крошками, и целая громадная стая голубей слетела с карнизов и окружила ее. Они садились к ней на руки, на плечи, на голову.
– Видите, как они голодны, – указывал на голубей Нюренберг. – Но зато смотритель, турецкого поп – о, какого он сытого и толстого человек!
– Ну что ж, больше нечего здесь смотреть? – спрашивал его Николай Иванович.
– Нечего, нечего, эфендим. Извольте выходить за ворота. Сейчас поедем в знаменитого Ая-Софию.
Супруги вышли за ворота. Чалма из-за ларька с посудой кричала им:
– Прощайте, ваше сиятельство! Вернетесь в Русскую землю, так кланяйтесь там нашим казанским и касимовским землякам.
При этом татарин приветливо улыбался и по-турецки кланялся, прикладывая ладонь руки ко лбу.
Величие Ая-Софии
– А вот и знаменитого Ая-София! – проговорил с козел Нюренберг, когда экипаж супругов Ивановых вынырнул из узенького переулка на площадь.
Ивановы взглянули и увидели перед собой что-то колоссальное, с плоским византийским, придавленным куполом и окруженное самыми разнообразными, облупившимися каменными пристройками, которые сидели на нем как громадные бородавки. К этим пристройкам, прижимаясь, ютились другие, более мелкие пристройки. В облупленных местах виднелся красный кирпич, и сам уже начинающий осыпаться. А из мелких пристроек выставились и уперлись в небо четыре остроконечных круглых минарета, как бы сторожащие всю эту массу прижавшихся друг к другу
