не показывался, но наконец послышались шаги, стукнул запор изнутри, и дверь, скрипя на ржавых петлях, отворилась.
На пороге стоял старик турок в чалме с длинной белой бородой, в круглых серебряных очках и в темно-зеленом халате. Нюренберг заговорил с ним по-турецки. Переговаривались они довольно долго. Турок на что-то не соглашался, но наконец распахнул дверь и пропустил в нее супругов, прикладывая руку ко лбу, ко рту, к груди и кланяясь. Пришлось подниматься по светлой гранитной внутренней лестнице с мозаичными стенами из белых фаянсовых со светло-синим рисунком пластин, сильно потрескавшихся. Нюренберг следовал сзади и говорил:
– Мы теперь идем в комнаты султана. При здешнего мечети есть комнаты султана. Это был любимого киоск[69]султана Магомет Четвертый, и здесь жила его любимого жена. И он так любил этого жена, что никогда с ней не расставался. Когда султан умер, мамаша его к этого киоск пристроила мечеть, и так пристроила, что киоск остался и окнов его все выходят в мечеть. Вот из этого окнов вы и будете видеть всего внутренность мечеть Ени-Джами. Кроме порцелянового[70] стены, в ней нечего смотреть, а между тем у вас будет экономия на целого серебряного меджидие, потому что за вход в мечеть вы ничего не заплатите. О, Нюренберг никогда не продаст своего клиенты! – хвастливо воскликнул он.
В конце лестницы была опять дверь. Около двери стояло несколько плетеных из соломы туфель без задков, в каких иногда купаются в заграничных морских курортах. Турок в очках остановился и указал на туфли.
– Из-за того, что вы, эфендим, не надели дома вашего калоши – пожалуйте теперь и надевайте на сапоги здешнего туфли, – сказал Нюренберг Николаю Ивановичу. – А мы с вашего супругой только снимем калоши и пойдем в своего сапогах.
Глафира Семеновна сбросила с себя калоши, Николай Иванович надел туфли, и турок в очках распахнул перед ними дверь. Они вступили в большую комнату, стены и потолок которой были из фаянсовых изразцов со светлосиним нежным рисунком, а пол был застлан несколькими великолепными персидскими и турецкими коврами. Ни один ковер по своему рисунку не походил на другой, и разостланы они были без системы в самом поэтическом беспорядке. Коврами был завешен и выход из первой комнаты во вторую, также с фаянсовыми стенами и разнообразными коврами на полу. Первая комната была вовсе без всякой мебели, но во второй стояла низенькая софа, длинная, широкая, опять-таки покрытая ковром и с множеством подушек и валиков. У софы два низеньких восточных столика, две-три мягкие, совсем низенькие табуретки – тоже под коврами.
– Все эти ковры и софа так от султана Магомета Четвертого и остались здесь и вот уже больше двести годов стоят, – рассказывал Нюренберг.
– Двести лет? Да как их моль не съела! – заметил Николай Иванович улыбаясь.
– Вы смеетесь, эфендим? Вы не верите? О, хорошего турецкого ковер может жить триста, четыреста годов, если за ним хорошо смотреть. Есть турецкого ковры пятьсот, шестьсот годов. Да, да… Не смейтесь, эфендим. И хорошего кашемирового шали есть, которого прожили пятьсот годов.
Всех комнат в киоске Магомета Четвертого пять или шесть, и все они похожи одна на другую по своей отделке, но одна с маленьким куполом. Окна двух комнат выходили во внутренность мечети. Турок в серебряных очках распахнул одно из них, супруги заглянули в него, и глазам их представился гигантский храм с массой света, льющегося из куполов, стены которого также сплошь отделаны фаянсом. В храме никого не было видно из молящихся, но откуда-то доносилось заунывное чтение стихов Корана нараспев. Внизу то там, то сям виднелись люстры с множеством лампад. Два служителя в фесках и куртках, стоя на приставных лестницах, заправляли эти лампады, наливая их маслом из жестяных леек. Множество лампад висело и отдельно от люстр на железных шестах, протянутых от одной стены к другой, что очень портило величие храма.
– Больше в здешнего мечеть нечего смотреть. Из окна вы видите то же самое, что вы увидали бы и войдя в мечеть, но тогда нужно платить серебряного меджидие, а теперь у вас этого меджидие на шашлык осталось, – сказал супругам Нюренберг. – После смотрения мечети мы все равно должны были бы прийти сюда и смотреть киоск, и давать бакшиш этому старого дьячку, а теперь вы за одного бакшиш и киоск, и мечеть видели. Вот какого человек Адольф Нюренберг! Он с одного выстрела двоих зайца убил.
Соломенная туфля с ноги Николая Ивановича свалилась, и он давно уже бродил в одной туфле.
– Ну, теперь все? Больше нечего смотреть? – спросил он проводника.
– Больше нечего. Теперь только остается дать бакшиш вот этого старого дьячку. Я ему дам пять пиастров – с него и будет довольно.
Нюренберг дал старику пять пиастров, но тот подбросил их на руке и что-то грозно заговорил по-турецки.
– Мало. Просит еще. За осмотр киоска просит отдельного бакшиш и за то, что окно отворил в мечеть, опять отдельного. Пхе… Адольф Нюренберг хитер, а старого турецкого дьячок еще хитрее и понимает дело, – подмигнул Нюренберг. – Надо будет еще ему дать бакшиш пять пиастров. О, хитрого духовенство!
Старику турку было дано еще пять пиастров, и он приложил ладонь ко лбу в знак благодарности, а когда супруги стали выходить из киоска на лестницу, порылся у себя в кармане халата, вынул оттуда маленький камушек и протянул его Глафире Семеновне. Та не брала и попятилась.
– Что это? – спросила она.
– Берите, берите. Это вам сувенир он дает, – сказал Нюренберг. – Кусочек фаянс от отделки здешнего киоск. Здесь им это ох как запрещено!
Глафира Семеновна взяла. Старик турок протянул руку и сказал: «Бакшиш».
Нюренберг сказал ему что-то по-турецки и оттолкнул его.
– О, какого жадного эти попы! Дал бакшиш направо, дал бакшиш налево – и все мало. Еще просит! – воскликнул он.
Супруги стали спускаться с лестницы.
Встреча с соотечественником
– Куда теперь? В Софийскую мечеть? – спрашивал проводника Николай Иванович, садясь в коляску.
– Нет. Мне хотелось бы, чтобы Ая-София была для вас последнего удовольствие. Отсюда мы поедем в Голубиного мечеть и тоже не будем входить в нее. Зачем давать лишнего серебряного меджидие турецкого попам? Внутри ее только англичане смотрят. В ней есть восемь колонны из яспис – вот и все. А мы войдем в Караван-Сарай, которого идет вокруг всего мечеть, и посмотрим знаменитого баязитского голуби. Мечеть этого называется Баязит-мечеть.
Лошади мчались, проехали две-три торговые узенькие улицы с турками-ремесленниками, работающими на порогах лавок, и
