построек. На первый взгляд представлялась какая-то бесформенная каменная громада, даже и не похожая на храм. Виднелась далеко не презентабельная решетка, окружающая все здания и пристройки.
– Это-то знаменитая София? – вырвалось у Глафиры Семеновны. – Не нахожу в ней ничего особенного. Чего же кричат-то так об ней? София, София…
– О, мадам, она испорчена пристройками, – отвечал Нюренберг. – Это кто из султанов не прикладывал сюда своего рука! Один – фонтан выстроил, другого – минареты пристроил, третьего – прилепил маленького киоск, четвертого – тоже… Все, все хотели быть строители. Вот эти облупившегося стены, что вы видите, были пристроены, чтобы мечеть не упала. Показалось при какого-то султана, что она должна упасть, ну и выстроили глупого подпорки. Но посмотрите Ая-София внутри! Ах! Одного американского архитектор упал в обморок, когда вошел в Ая-София. Да-с… Упал в обморок, а потом сошел с ума. Ну, да вы сейчас увидите.
– Николай Иванович, как твое впечатление? – обратилась Глафира Семеновна к мужу.
– Да, действительно, как будто того… Не то на город с реки смотришь, не то… Но отчего на куполе луны нет? Я где-то читал или слышал, что турки, как взяли Константинополь, сейчас же крест заменили луной, а тут ни креста, ни луны, а только один шпиль. Да… Софию я себе совсем иначе воображал!
– А вот сейчас внутри вы ее увидите. Увидите и как каменного статуя остановитесь, – проговорил Нюренберг. – Войдем мы в нее с бокового вход. Главного вход заперт, – прибавил он.
Лошади свернули опять в какой-то переулок с убийственной мостовой и ветхими, убогими домишками и остановились около ворот в полуразрушенной ограде. От ворот к входу в храм вела покатая дорожка, вымощенная растрескавшимися и осевшими плитами. Супруги вышли из экипажа. К ним подскочил старик в оборванной куртке и замасленной феске, продающий в корзинке вареную кукурузу и четки, и стал предлагать купить эти четки, моргая красными, воспаленными глазами и кланяясь. Сидели двое нищих, поджав под себя ноги, темнолицые, морщинистые, в чалмах из тряпиц, протягивали медные чашечки и тоже кланялись, прикладывая руки ко лбу. Один был слепой, со страшными бельмами, другой без руки по локоть. Нищие были настолько жалки, что Глафира Семеновна остановилась и подала им по серебряному пиастру. Николай Иванович купил у старика пару четок и надел их на руку.
– Как настоящие правоверные войдем… с четками… – сказал он жене.
Вот и вход, завешанный кожаной занавеской. Супруги проникли в притвор, и на них пахнуло холодом подвала. На каменных плитах стояли целые ряды соломенных туфель без задков, а около них с небольшим деревянным ларчиком сидел на ковре старик с седой бородой, в белой чалме с зеленой прослойкой и в халате. Тут же вертелся черномазый мальчик в феске. Нюренберг снял с себя резиновые калоши, предложил то же сделать Глафире Семеновне и сдал их мальчику. Так как Николай Иванович был без калош, то ему мальчик подвинул туфли.
– Извольте, эфендим, надевать знаменитого турецкого башмаки и ходить в них, – улыбнулся ему Нюренберг. – Этого закон шейх-уль-ислам требует. Сами виноваты, что не надели своего калоши и теперь вам снять нечего. А вот мы с вашего барыня без туфель пойдем.
Седобородый старик открыл уже шкатулку, вынул оттуда книжечку и вырвал из нее билет. Нюренберг заговорил с ним по-турецки и подал ему золотую монету. Старику следовало получить за билет серебряный меджидие, и он стал сдавать сдачи с золотого, вытаскивал серебряные и медные деньги из шкатулки, раскладывал их на ладони, считал и наконец подал Нюренбергу. Сдачу принялся считать Нюренберг и не досчитался чего-то. Опять медные и серебряные деньги перешли к старику. Тот сосчитал их, прибавил монетку и возвратил Нюренбергу. Нюренберг опять сосчитал и потребовал еще. Старик не давал. Завязался спор. Начали переругиваться. Старик считал уже что-то по пальцам.
– Послушайте, да скоро ли вы кончите! – крикнул на них Николай Иванович, которому уж надоело стоять и шаркать соломенными туфлями, которые сваливались с ног.
Нюренберг плюнул и сказал:
– Обсчитал-таки, старого турецкого морда, на два с половиной пиастра! Ох, попы, попы! Самого корыстного народ!
– Да разве это поп? – задала вопрос Глафира Семеновна.
– Ну, не поп, так какого-нибудь духовного лицо: турецкого дьячок, турецкого кантор. Пожалуйте, мадам.
И Нюренберг ввел супругов в левую боковую галерею храма.
Масса мягкого приятного света поразила глаз. На первых порах нельзя было догадаться, откуда исходит этот свет, до того искусно скрыты окна. Николай Иванович зашаркал туфлями и остановился, рассматривая стены и колонны.
– Стены все из мозаики, но замазаны краской, потому что это были образа от ортодокс. Тут самого драгоценного образа из мозаики, но вы не видите их. Они под краской… – рассказывал Нюренберг. – Но сейчас я вам покажу облупившегося краска, и вы увидите лицо. Вот… – указал он на стену.
Действительно, из-за стершейся белой краски сквозил лик иконы.
– Ах, неверные! Ах, варвары! – ахала Глафира Семеновна.
– Самого драгоценного, самого древнего, византийского мозаик! – торжественно произнес Нюренберг и спросил: – Желаете, эфендим, чтоб я рассказывал вам все по порядку, как мы рассказываем английского путешественникам, кто и в котором году построил Ая-София, кто начал, кто докончил, когда знаменитого храм был переделан в мечеть? Желаете?
– Нет-нет. Оставьте, пожалуйста. Не надо этого. Мы где-нибудь в книжке прочитаем, – отвечал Николай Иванович, стоявший перед одной из колонн, отделявших боковую часть здания от части, находящейся под куполом.
Он вглядывался в лепной орнамент, в звезды и видел, что эти звезды переделаны из крестов.
– Смотри, Глаша, как кресты-то в звезды превратили, – указал он жене, сделал шаг и споткнулся.
Соломенные туфли положительно мешали ему ходить, а одна так совсем не держалась на ноге. Он вгляделся и взял ее в руку, оставшись об одной туфле, только на правой ноге.
– Ну а теперь, эфендим и мадам, войдите под самый купол, – приглашал Нюренберг. – Вот где громадного эффект!
Супруги Ивановы сделали несколько шагов, вошли под купол и остановились, пораженные величием.
Мы не англичане
Открылось громадное, на первый взгляд необъятное пространство, брезжущее белесоватым нежным светом и утопающее в выси. Где прорезаны окна – не замечалось, до того они искусно скрыты.
– Фу, какая штука! – произнес наконец Николай Иванович. – Как этот купол строили?
– Больше чем тысяча триста двадцать пять лет назад строили, – отвечал Нюренберг, – а и теперь даже самого знаменитого архитекторы удивляются, как его строили.
– Непонятно, как такая масса держится и не упадет, – удивлялась Глафира Семеновна.
– И сколько землетрясениев было, мадам, в Стамбул – и все-таки не упал, – опять вставил свое слово проводник. –
