наблюдатели и прочие радетели исполнения пресловутой программы. У них была хорошая поддержка в лице корпуса прокуроров, и плохая — в лице многонациональной составляющей населения окраин. Никто из финнов, карел, ижорцев, эрзи и мокша, вепсов и прочих народностей вымирать не хотел.
Лишь в Олонецкой губернии удалось запретить использование карельского языка в школах и больницах (Удивительное дело, сто лет после этого прошло, но до сих пор карельскому языку не присвоили статус «государственного», а это значит — кирдык ему и его носителям. Ай да, Николай Второй, ай да сукин сын! Да и его преемники не лучше, в общем-то).
В августе 15 года Думу снова собрали, да думцы эти, уже наученные горьким опытом своего разгона, образовали в ней «Прогрессивный блок» и сразу же выдвинули политические требования: даешь парламентское правление — в пень эту монархию, политическая амнистия — легализовать полулегальных революционеров, и прочее в таком же духе.
Закручинился царь-император и пошел на охоту на грачей. Уж что он там делал потом с этими убитыми грачами — одному повару известно. Вероятно, варил суп и угощал им царственных гостей. Гости давились, но жрали.
А в это время на встречу с государем набивался думский председатель Родзянко. Хотел по обычаю пламенных патриотов открыть императору глаза. Будто Вию, право слово. Мол, брожение в массах, мол, ботва в головах — революция зреет, твою ж бога в душу мать. Но царь этому Родзянко от ворот поворот, даже слушать ничего не стал.
Что и говорить, интересный был царь, великомученик и святой.
Финские эдукунтовцы насторожились: этак и их разгонят. А финские социал-революционеры напряглись: можно сделать рывок в сторону самостийности. Таннер — телеграмму Маннергейму: «Хорош румын на войну напрягать — время и у нас пришло». Тот, конечно, раздумывать не стал и образовался в январе 1917 года в стольном Питере.
Конечно, и он первым делом к государю поскакал, как былой улан его величества. Война-то никуда не делась. Царь большим своим достижением считал вовлечение в вооруженное противостояние с германцами румынского царства-государства. Но на деле не было на фронте ни одного воинского подразделения, укомплектованного румынскими солдатами и офицерами, которое бы могло сколь действенно вести боевые действия. Маннергейм командовал 12 кавалерийской дивизией и ему приходилось вести войну в двух направлениях: за себя и за того парня. Тот парень — это союзнички, содержание и защита которых обходилась довольно дорогой ценой. Маннергейм хотел просить государя послать румын в их румынские дали и впредь обходиться самим.
Николаю Второму было опять некогда. Зима 1917 выдалась крутая, поезда регулярно вставали в пути и замерзали. Возникла реальная угроза нехватки не только красной икры и ананасов, но и обыкновенного хлеба.
Прогрессивные граждане левого толка, сделавшиеся большевиками, под шумок забили арендованные у Саввы Мамонтова склады мешками с пшеничной мукой, видимо создавая стратегический запас для нанятых на революционную работу латышей. Дело двигалось к развязке.
Маннергейм прибыл 25 февраля в Гельсингфорс и целый вечер тайно совещался с Вяйне Таннером. Редактор крупнейшей столичной газеты «Суомен Сосиаалидемокраатти», долгие годы считался его политическим оппонентом, но всегда старательное подчеркивание непримиримости их взглядов не могло не заставить насторожиться Антикайнена, а через него и Куусинена.
В том же феврале в России бабахнула очередная революция, прозванная «Февральской». Российская империя покатилась в пропасть, а когда имеет место такое движение, самыми важными становятся две задачи: первая — не попасть под колеса, вторая — урвать с несущейся к уничтожению государственной машины as much as possible (как можно больше, в переводе).
После этого события всероссийского масштаба Антикайнен фактически возглавил деятельность по объединению и восстановлению разрозненных и разваленных детских и юношеских социалистических организаций. Первой задачей, поставленной ему ЦК — было организовать подростков, не позволив им определяться в самостоятельные банды. С детьми справляться хуже всего — они предпочитают, зачастую, слушать не голос рассудка и родителей, а голос какого-нибудь старшего человека, косящего под друга всех подростков. Разрешил тот делать кое-что, чего взрослые запрещают — вот тебе и друг! Свобода, свобода, равноправие! На деле же все мнимые разрешения направлены на разврат и закон джунглей: отбери и съешь сам!
Революция, будь она неладна, изрядно калечит детскую психику.
Второй задачей было направить детский потенциал в мирных целях. А цели, конечно, ставятся родной партией. Подрастающее поколение должно пропитаться идеалами, чтобы им потом легче было управлять.
Тойво имел за плечами опыт своей нелепой организации «Совершенство», так что с подростками худо-хорошо справлялся. Где пряником, а где и кнутом. Ни он, ни его поверенные парни не стеснялись применять силу в показательных мерах.
Жаль только, что шюцкор встал в позу и рамку возрастного ценза спускать не стал. Ну, да Антикайнен сотоварищи научился обходиться без помощи, не стесняясь, однако, контактировать с родителями, которые были обеспокоены судьбами своих непослушных чад.
Одновременно с детьми в стране шла ожесточенная борьба за умы взрослых. Работу с ними проводили, так называемые, «профсоюзы», которые, в свою очередь, тяготились или к одному революционному течению, или к другому. По сути, профсоюз был той же самой партийной организацией, только взносов платить надо было больше. Они за взносы молоко выдавали. В газете Таннера по этому поводу не забыли уточнить: «Только за 1917 год число членов центрального объединения профсоюзов увеличилось почти в четыре раза.
А тут еще Вова Ленин приехал, крадучись. Засел у корешей, в баню сходил и начал умничать. И кореша его тоже стали умничать. «Вставайте, вставайте немедленно и берите власть в руки организованных рабочих», — говорил Вова. «Встаем, встаем немедленно и берем власть в руки организованных рабочих», — отвечали кореша.
А Саша Степанов добавлял, почесывая пузо:
— Может, водочки?
Тойво, как самого молодого члена ЦК тоже позвали на беседу, да неожиданная встреча с одним человеком не позволила этой беседе состояться. К тому времени Антикайнен уже плохо говорил на русском языке, а человек, попавшийся ему — плохо говорил на финском. В общем, они не плохо поговорили, а очень плохо.
Тойво отчего-то, готовясь к встрече с Лениным, слегка волновался. Не каждый день попадаешь на аудиенцию к самому вождю. Почему-то именно так предпочитали величаться лидеры РСДРП — по племенному, как индейцы. Нельзя было употреблять слово «господин», только «товарищ».
— Стой! — донесся откуда-то из-за спины оклик, и Тойво остановился.
— Стало быть, выжил! — сказал тот же голос, когда Антикайнен медленно, готовый ко всяким неожиданностям, обернулся. — О, да ты процветаешь!
Тойво присмотрелся к говорившему и заскучал: перед ним стоял сам «товарищ Глеб», тот, что из сатанистов неудавшейся мессы. Выглядел он очень
