парализованной, словно чужой, и работать ногой отказывалась. Она теперь работала бревном. А на одной конечности далеко не ускачешь. К тому же и парни из патруля подоспели, представились прикладами ружей в спину, зачитали права несколькими пинками по голове и застегнутыми на руках, заведенных за спину, наручниками выразили свое приветствие: «добро пожаловать в Выборг».
На следующий день Тойво и бывшую с ним вместе Лотту разыскал местный полицай.
— Прошу вас сходить со мною в участок для соблюдения ряда формальностей, — сказал он.
У Лотты опять заболела рука под гипсом, а Тойво разом поскучнел: вопросы о его способе жизни и средствах к существованию он не любил.
— В чем, собственно говоря, дело?
— Нижайше просим вас опознать злодея, — очень учтиво ответил полицай. — Без вас нам было бы крайне затруднительно взять такого матерого преступника. Вам всего лишь по протоколу нужно удостовериться, что задержанный — именно тот, кто пытался взять в заложники девушку Лотту, принеся ей телесную травму, и зарезать вас, господин Тойво, как порося.
Антикайнен еще больше поскучнел: стало быть, теперь местным служителям закона о нем все известно. А раз сравнивают со свиньей, которую режут, то ничего хорошего в этих знаниях они не обнаружили.
Однако делать было нечего, пришлось идти вслед за торжественным, как на параде, полицейским.
В участке Лотте совершенно неожиданно преподнесли букет белых роз, а Тойво каждый полицай по очереди душевно жал руку. Вероятно, резать можно не только свиней, и именно это имелось ввиду под словом «зарезать».
— Спасибо, спасибо, — говорили все они друг за другом.
Потом показали угрюмого дезертира, сидящего в камере, и предложили поставить подписи под протоколом опознания.
— А кто он такой? — весьма польщенная таким вниманием, поинтересовалась Лотта.
— О, это тот еще фрукт! — хором ответили полицаи. — Армейский агитатор, дезертир с поля боя, убийца, член РСДРП с 1905 года, террорист Василий Мищенко. Революционер, одним словом.
Тойво закашлялся.
— Мне не нравится революция, — сказала Лотта. — Если в ней такие негодяи.
— Так негодяи всегда лезут туда, где им можно выразить свою негодяйскую сущность: в революцию, в Думу, даже в полицию, — сказал один из полицаев, и коллеги сразу же косо посмотрели на него.
— Друга моего этот Мищенко на вокзале застрелил, — невозмутимо продолжил тот же полицай. — Узнал он его случайно, слышал несколько раз на солдатских митингах, вот и получил пулю в лоб. А ваш кавалер — молодец, не растерялся. Где, кстати, обучались такому поведению?
Тойво понял, что вопрос к нему.
— Шюцкор, — пожал он плечами, больше не пытаясь ничего добавить. Ему хотелось побыстрее отсюда выбраться, да, к тому же, совсем скоро был его поезд, а с Лоттой у него оставалось еще некоторые незаконченные дела.
Уже на улице девушка, прижавшись к нему, снова сказала:
— Мне не нравится ни революция, ни революционеры.
— И мне, — вздохнул Тойво.
24. Путь к независимости
Время шло в новых заботах, неминуемо приближая «точку невозврата» для газетчика и ученика шорника, шюцкоровца Тойво Антикайнена. Ему все еще казалось, что в любой момент можно завязать. Но казалось уже не так, чтобы с большой долей уверенности.
В 1916 году его выбрали действующим секретарем отделения, то есть, попросту легализовали должность, убрав ослиное слово «и о» и сразу же рекомендовали в центральный комитет Социалистического союза рабочей молодежи Финляндии.
Встречи с Куусиненым продолжались и несли пользу им обоим. Недомолвки Отто, его интерес к отдельным вещам и полное пренебрежение другими, заставляли Тойво задумываться о возможных путях развития нынешней ситуации. Кровопролитная война только усугубила стабильность царского режима. Иной раз казалось, что и самому царю достало нынешнее положение вещей, и ему хочется на пенсию. Как сказал Вова Ленин «низы не хотят, а верхи — не могут жить по-старому». Фамилия этого человека все чаще и чаще звучала в разговорах среди революционеров самых разных партий.
В Финляндии, как и прочих частях Российской империи, полицейских управлений не хватало, чтобы пресечь крамольные разговоры. Ворье обзывало свои шайки «революционными объединениями» и шло грабить под лозунгами Карла Маркса и Фридриха Энгельса. В Гельсингфорсе на борьбу с бандитами под красными флагами встал шюцкор, подняв над собой белое знамя. «Нет террору!» — сказал Союз силы и перебил в три дня стекшихся в Гельсингфорс немногочисленных грабителей из России и примкнувших к ним местных любителей и профессионалов воровского промысла.
В Финляндии было спокойно, сюда опять потянулись материально обеспеченные революционеры и им сочувствующие. К своему удивлению Тойво обнаружил, что среди этих сочувствующих — едва ли не две трети армейские офицеры. Опять появились, истребленные было, китайцы. Через Финляндию они нанимались к революционерам в какую-то «Красную гвардию» и уезжали в Питер и Подмосковье, целыми кагалами покидая лесозаготовки в юго-восточной Карелии.
Как довелось узнать Антикайнену, в эту мифическую «Красную гвардию» также вступали латыши, причем русских, эстонцев, украинцев, не говоря уже о поляках и финнах в нее не брали. Еврейское руководство создавало в стране частную армию без участия в ней местного населения. Может быть, прочие люди прочих народов просто отказывались вербоваться, не доверяя предложенной оплате: белой булке, сахару и материалу на одежду. Или извращенные аналитические умы революционеров видели в латышах и китайцах более широкую перспективу, нежели в прочих парнях.
Руководство социал-демократов Финляндии не было единодушным: взрослые дядьки спорили между собой до хрипоты, таскали друг друга за волосы и плевались в лица. Все, как в какой-нибудь Думе, либо Раде. «Думать были бы рады, но положение обязывает!» Тойво с большим смущением и долей брезгливости наблюдал, как старый революционер со стажем чуть ли не с мезозоя, Саша Степанов, лягается и кусается, брызжа слюной по сторонам.
В основном, таким образом решались какие-нибудь принципиальные вопросы, денежные, либо очень денежные. «Да это же ширма, черт побери!» — догадался Тойво, когда после очередной смешной, почти женской, драки революционеры разъезжались, нимало не смущаясь соседству друг с другом, в одних и тех же каретах. Куусинен с этим мнением не мог не согласиться. Он, хотя и обладал достаточно большим весом в так называемых «политических» кругах Финляндии, подобные сходки не посещал. Впрочем, как и Таннер.
Если в Финляндии существовало некое подобие спокойствия, то в России им и не пахло. Царь пытался рулить своим царством, но, будучи по жизни императором, своей империей управлять не мог. Вероятно, не умел. Николай Второй еще в августе 1914 года приостановил работу Думы, но сам смог додуматься только до таких вещей, типа «Программ обрусения». Это была явно неудачная мысль, за которую, однако ухватилась всякая корыстная шваль: наместники, представители,
