Если только я смогу вырваться на воздух, к свету…
На половике лежит что-то белое. Я разворачиваю записку трясущимися руками.
Не надо меня ненавидеть, Уайлдер.
С.
Зловещие, змеино-зеленые чернила как будто светятся.
Меня внезапно пронизывает боль, и я корчусь на полу.
Приподнимаю футболку и, жмурясь, смотрю на свой бок. Тонкая полоска поврежденной кожи пожелтела, но уже заживает и становится грязно-зеленой. Я смотрю на записку, на свой бок и снова на записку. Теперь синяк принял форму прописной буквы «С» – точно такой же, как инициалы Ская в записке.
Внутри все падает, и желудок обрушивается прямо в кишки, так что мне кажется, что я опорожню их прямо здесь и сейчас, в пижамные штаны. Я кричу.
Когда, наконец, я начинаю задыхаться, ее уже нет. Дико оглядываюсь, проверяю все шкафы и ящики, смотрю под кроватью, но мертвой женщины нигде нет.
У меня возникает ужасная мысль. Нужно ее проверить.
Я роюсь в чемодане в поисках своего первого печатного издания «Гавани и кинжала». Я прочел эту версию много лет назад, но она мне показалась какой-то нереальной – не такой, как рукопись.
Дрожащими пальцами нахожу описание Ребекки.
Он был уже на полпути к тонущей женщине, и теперь Скандар мог различить ее лицо. Заостренное и белое как мел. На ней было что-то синее, но не купальник. Ее острые исхудавшие плечи выступали под прозрачной тканью. На плече виднелось родимое пятно. Девушка, кажется, слишком часто дышала, и он боялся, что она задохнется. Она уже выглядела полумертвой. В воздухе висел запах гниения.
– Как тебя зовут? – Скандар где-то слышал, что в стрессовых ситуациях человек успокаивается, когда его называют по имени. Вспоминает себя.
– Ребекка, – слабо отозвалась она таким надтреснутым голосом, как будто кто-то молол перец. Это был самый страшный звук, что он слышал в жизни. Человеческий голос не должен так звучать.
Я так много раз читал другое описание Ская – из первоначальной версии, – что и забыл, как он изменил его для печати. Меня сбило платье – Ребекка в рукописи «Гавани и кинжала» была в красном. Существо, что я вижу, одето в синее. И у него родимое пятно на плече, а не рана.
Почему-то я ожидал, что рукопись «Гавани и кинжала» окажется размякшей, заплесневевшей и сгнившей. Но она совершенно сухая – обычная стопка листов.
Я сажусь за кухонный стол и начинаю ее пролистывать – и тут замечаю, что бессознательно машу рукой за правым плечом; я так всегда делаю, когда чувствую, что Эмили пытается читать у меня из-за спины. Я оборачиваюсь и оглядываюсь на кухне. Пусто. Или мне просто кажется, что пусто. Дрожащими руками переворачиваю страницы. Вот оно.
Он был уже на полпути к тонущей женщине, и теперь Уайли мог различить ее лицо. Оно было в форме сердца, с красивыми пухлыми губами. На ней было что-то красное, объемное, и оно раздувалось на воде вокруг нее, как колокол. Ее острые плечи выступали под прозрачной тканью. Рукав сполз, и он увидел на ее плече рану – красную и кровавую, как надкусанное яблоко. Девушка слишком часто дышала, и Уайли боялся, что она задохнется.
– Как тебя зовут? – крикнул он. Уайли где-то слышал, что в стрессовых ситуациях человек успокаивается, когда его называют по имени. Вспоминает себя.
– Ребекка, – слабо ответила она.
Но описание не всегда было таким. Страницы покрыты белыми пятнами замазки.
Я думаю, думаю, думаю. А потом беру из шкафа острый нож. Очень аккуратно, скрупулезно счищаю слой корректора. Вскоре стол покрывается мелкими белыми крошащимися хлопьями. Не могу поверить, что когда-то мы так писали – настолько кропотливо. Через несколько минут я заканчиваю свои раскопки. Осторожно сдуваю со страницы белую пудру. Вот. Как я и думал.
В рукописи, которую он мне прислал, платье Ребекки изначально было синим – как и в финальном варианте. Скай всегда был склонен к сомнениям.
Быстро наношу на бумагу замазку и судорожно на нее дую, чтобы ускорить процесс. Наконец она высыхает. Поверх нее я нацарапываю новое описание платья – снова меняю синее на красное и вместо родимого пятна возвращаю рану.
Мне нужно, чтобы она вернулась, чтобы проверить свою память. Я жду, и волосы на загривке встают дыбом. Каждый темный угол на кухне будто глядит мне прямо в глаза.
Сначала появляется запах. Нотка гниения в воздухе. Сердце замедляется, как будто бьется в холодной склизкой тине. Хотя сейчас я жду ее; хотя на этот раз хочу, чтобы она пришла.
Она здесь. С подола ручьями течет вода. Я отвожу взгляд, пытаясь смотреть и не смотреть. Ребекка мечется из стороны в сторону, дрожа на границе между бытием и небытием. Но даже краем глаза я вижу, что платье стало из синего насыщенно-красным. Чувствую запах алой крови, поднимающийся из раны на ее плече.
Я снова соскребаю немного замазки и краем глаза слежу за ней.
По подолу платья Ребекки ползет темное пятно. Она открывает рот в немом ужасе. Я не слышу ее, но точно знаю, что она кричит. Подол ее платья приобретает глубокий синий цвет – цвет океана. Кровь высыхает и бледнеет, превращаясь в родимое пятно.
Синева ползет по платью к талии. Когда она доходит до того места, где должно быть сердце, Ребекка, будто защищаясь, складывает руки на груди. Медленно, дюйм за дюймом, синева заливает платье. Она кричит в тишине. Она протягивает руки и умоляет меня остановиться. Это непросто – когда тебя переписывают. Но всегда можно поиграться с первой редакцией.
Меня преследуют не призраки – меня преследует книга. А точнее, преследуют персонажи из «Гавани и кинжала».
Вот почему только я видел зеленую надпись «Убийца» на скале. Вот почему Харпер выглядела такой молодой, когда я увидел ее издалека в Кастине. Это была не Харпер. Это была Хелен.
У меня вырывается дикий хохот и прокатывается по комнате. Я все смеюсь и смеюсь и уже не могу остановиться, хотя у меня все болит, я не
