она на постель и с открытыми глазами, вслушиваясь в себя и глядя вверх, пролежала до утра.
Весь день Она была во власти этого события: за работой, мало сознавая, что делает, девушка невпопад отвечала на вопросы, а встретясь с Анатолисом, не осмелилась даже поднять на него глаза. Однако Анатолис тоже стал другим: улучив минутку, он заговорил с нею так, точно за их спинами уже был долгий, пройденный вместе путь. И вот после многократных горячих признаний Анатолиса Она, наконец, поверила в свое счастье.
Эти дни, пока в доме Жельвисов работала машина и постоянно вертелся и ночевал Анатолис, слились для Оны в один нескончаемый радостный день. Молодые люди уговорились, что повенчаются тотчас после праздника всех святых, а то и после первых заморозков. Жить им вначале придется где-нибудь у чужих. Хотя, по словам Анатолиса, у него есть дом в Каунасе, но пока дом этот принадлежит его отцу — лавочнику. Отец против воли Анатолиса собирался женить его на необычайно богатой рябой «американке». Если бы Анатолис женился на ней, ему теперь не надо было бы ходить за машиной, он сам бы ездил в автомобиле, но он не мог неволить свое сердце; он отказался от наследства, навек разошелся с родителями и нанялся в простые работники. В будущем отец несомненно простит его, узнав, как хорошо живут они с Оной.
Закончив свой рассказ, Анатолис принялся толковать о покупке колец и о других свадебных приготовлениях. Так как денег сейчас у него нет, то ему, пожалуй, придется одолжить у кого-нибудь для венчания черный костюм и шляпу. Парень говорил об этом с необыкновенным огорчением и предлагал отложить свадьбу на несколько месяцев. И в этот момент Она почувствовала себя не только счастливой, но и богатой. Она с радостью взялась устроить все это.
После долгих уговоров жених согласился, наконец, одолжить у нее деньги, — только упаси боже даже заикаться о том, что они собираются обвенчаться: отец Анатолиса, услышав, что тот берет простую работницу, немедленно расстроит свадьбу. Обвенчаются они неожиданно, без оглашения в костеле. А для этого тоже нужно немного денег, — ведь понадобится заплатить епископу за разрешение.
В первый раз Оне пришлось обращаться к хозяину за деньгами, да еще за какими деньгами! Речь шла о трехстах литах, почти о годовом ее жалованье!
Услышав просьбу девушки, Жельвис просто выпучил глаза. Он, понятно, немедленно стал допытываться, на что ей такая огромная сумма. Уж не на свадьбу ли? — добавил он насмешливо.
Девушка едва не подтвердила насмешливых подозрений хозяина, однако же, всего больше опасаясь могущих возникнуть от этого ненужных разговоров и даже препятствий, овладела собой и прикусила язык. Она не дала никаких объяснений, но после настойчивых расспросов хозяина совсем смутилась. Это еще более разохотило Жельвиса к дальнейшим выпытываниям.
— Зачем тебе? Да ты понимаешь, какие это деньги?! Ведь за три сотни можно купить жеребца трехлетнего. Трехсот литов в этом году мне и за пятнадцать центнеров пшеницы не дадут! Да если бы они и понадобились сегодня, откуда мне их взять. У меня нет ни цента: все роздал взаймы. Нет, нет! Это уж у тебя, девушка, просто в голове помутилось. Три сотни… О, господи!
Когда скупой старик истощил весь свой запас бранных слов, девушка все-таки не уступила. Она даже прибегла к обману, чего с ней никогда не бывало. Плача призналась Она, будто у нее в печени начали расти камни, и это ей причиняет невыносимую боль, мешает работать… Она, мол, уже давно болеет, но до сих пор все терпела, думала, что это пройдет само собой. Она рассказала и о докторе, который за триста литов берется разогнать камни дорогими лекарствами. Всю эту ложь Она излагала так убедительно, плакала так искренно, что хозяин постепенно отошел, и в его гневном взгляде засветилось участие.
— Видишь, дочка, — говорил Жельвис, — видишь… Ты бы так сразу и сказала! Зачем же ты так долго мучилась? Ну, давай подумаем, обсудим: надо что-нибудь предпринять.
Мысль о камнях пришла на ум девушке после рассказов портного о графе. Кроме своей истории об «оверкоте», вдовец любил рассказывать о камнях в печени графа. Портной объяснял, что несколько таких камней доктора разогнали дорогими лекарствами, а остальные вынули, разрезав графу живот. Камни будто бы оказались с утиное яйцо. Но граф все-таки умер, так как один камень так и не удалось вынуть.
Простодушной работнице и ее хозяину, тоже слыхавшему эти рассказы от портного, болезнь эта казалась необыкновенной и страшной.
Однако сочувствие Жельвиса вылилось в чисто практические соображения. Его расстроило состояние здоровья Оны только потому, что она была незаменима в хозяйстве.
— Нехорошо, Оняле, ох, как нехорошо, — ворчал хозяин. — Ну, хоть бы ты зимой заболела, а то, подумай, — теперь в такую горячую пору!
Старик все еще тянул с деньгами. Он почесывал у себя за ухом, морщился и снова допытывался, где и что у Оны болит, часто ли бывают припадки, и, может быть, это обыкновенное вздутие живота! Услыхав, что девушка была не у фельдшера, а у доктора Сугинтаса, хозяин совсем помрачнел.
— А что этот мальчишка, молокосос, понимает! — гремел он. — У него еще и борода не растет, а он уже деньги к рукам прибирает!
— Батюшка, — пробовала было вставить слово работница, — он с меня за лечение, как с работницы, ничего и не берет… он очень добрый. Лекарство только дорого стоит, его из-за границы присылают.
— Гыр-гыр-гыр! Можно и другие лекарства найти, корешки всякие есть… Сходила бы ты к фельдшеру, тот хоть недорого берет.
Фельдшер был старый человек с раздвоенной, седой бородой, и никогда не лечившемуся в городе Жельвису казалось, что только старый и бородатый доктор может понимать в болезнях.
— Триста литов за какую-то там воду. Ха! Камни разгонит! Лучше уж тогда надеть саван и живой в гроб лечь!
Жельвис шел советоваться с женой, опять зазывал девушку и уговаривал ее сходить к сведущим бабкам. Видя, что иначе толку не будет, Она в разгар одного из таких разговоров притворилась, что уже у нее начинается припадок. Упав в клети на куче пшеницы, она принялась причитать не своим голосом, разгребая ногами и руками зерно. Хозяин больше не противился и немедленно выдал ей сполна просимые деньги.
На другой день деньги были в кармане у помощника машиниста. После завтрака Анатолис условился с Оной, что будет ждать ее в последнее октябрьское воскресенье в роще, у дуба с часовенкой. Оттуда, мол, они и отправятся прямо к ксендзу.
Итак, до того дня, в который решится ее
