Китти проснулась, не успев добежать до воды, но сердце продолжало гулко колотиться, и все тело покалывало. Это сон не о смерти, не о желании утонуть. Это задушенное стремление отдать себя без остатка, не сдерживаться, отдаться всепоглощающей страсти. И бурное ликование сна снова сменила тоскливая усталость.
– Знаешь, что я надумала? – поделилась она с Памелой. – Давай на Пасху съездим к дедушке с бабушкой.
Памела задумалась.
– Боже, что же мне делать! – наконец воскликнула она.
Бабушка с дедушкой вечно носились с Памелой, а малышка больше всего на свете обожала быть в центре внимания. Сама Китти понимала, что навещает родителей куда реже, чем им бы хотелось. Потому что мать умеет вывести ее из себя, и в итоге Китти ведет себя скверно, в манере, которую мать называет «неуравновешенной». Однако они не навещали родителей в Рождество, и, какой бы усталой и угнетенной ни чувствовала себя Китти, ехать было надо.
* * *
– Привет, незнакомка. – Миссис Тил улыбалась Памеле. – Полагаю, ты уже и не помнишь, кто я такая.
– Ты моя бабуля.
– Угадай, что я припасла самой красивой малышке на свете?
– Подарок.
– Интересно, сейчас тебе его вручить или подождешь до Пасхи?
– Сейчас!
Китти охватило бешенство. Дорога ее измотала, и сейчас хотелось только сесть в удобное кресло и выпить чашку чая. Зачем этот глумливый заговорщический тон?
Подарок оказался шоколадным яйцом в серебристой фольге. Памела тут же развернула его и целиком засунула в рот.
– Кто тут у нас такой голодный? – спросила миссис Тил. – Скажи спасибо, Пэмми, – напомнила Китти.
– Спасибо, – пробормотала Пэмми с набитым ртом.
Миссис Тил обернулась к дочери:
– Значит, красавец муженек не приехал?
Китти чуть не взвыла. Она пробыла в доме лишь пять минут, а мать уже умудрилась ее взбесить.
– Мама, я же сказала, – Эд во Франции.
– Ну, я не знаю, голубушка. Мне никто ничего не рассказывает. Но было бы неплохо, если бы он нас как-нибудь навестил. Майкл буквально позавчера говорил, что Эд так и не рассказал ему, как заслужил Крест Виктории.
– Ты ведь знаешь, Эд не любит об этом рассказывать.
– И я не понимаю почему. Он ведь должен гордиться. А я говорила, что Роберта Рейнолдса назначили каноником? Между прочим, он по-прежнему тобой интересуется.
– Я думала, он женат.
– Правда? Может, и так. Нынче всего и не упомнишь. Мы все думали, что Гарольд женится на дочке Стенли, но он говорит, ничего подобного, даже не собирался. Сходитесь и расходитесь, как будто это ничего не значит. А Памела что-то похудела, а? Уж мы-то постараемся, чтобы она отъелась и надышалась чистым деревенским воздухом.
– Мы тоже живем за городом, мама.
– Сассекс мне почему-то никогда не казался настоящим сельским краем. Возможно, потому что он на пути во Францию.
Ехидная болтовня прекратилась только с появлением отца. В его присутствии миссис Тил сразу присмирела и замкнулась. А Майкл Тил, сияя, раскрыл объятия:
– Мои любимые девочки! Надо же, Памела! Как же ты пахнешь шоколадом, так бы и съел. – Он обернулся к Китти: – Угадай, кто мне о тебе все уши прожужжал? Джонатан Саксон!
– Милый мистер Саксон. – Китти улыбнулась. – Он по-прежнему командует бедными маленькими хористами?
– Он просил меня узнать, не споешь ли ты в церкви в воскресенье. Знаешь, он все твердит, что лучшего сопрано, чем у тебя, он не встречал.
Китти никогда не училась профессионально и много лет не пела на публике. Но сама просьба ее неожиданно обрадовала.
– О, я не справлюсь, – смутилась она. – Голос совсем сел.
– Ну, сама с Джонатаном и поговоришь. Но я тебе так скажу: он настроен решительно.
Миссис Тил умудрилась отравить дочери и эту радость:
– О милая, ты все-таки спой. Так обидно, что твой прекрасный голос пропадает зря.
– Не хочу позориться на весь приход, – резко ответила Китти.
– Ты можешь спеть «Бутылочку мою», – предложила Памела.
Чтобы подтвердить просьбу, мистер Саксон зашел к Тилам собственной персоной – розовый, улыбчивый, он так нахваливал Китти, что она согласилась спеть, но при условии, что они хотя бы раз порепетируют. Мистер Саксон предложил ей спеть Panis angelicus Сезара Франка.
Памеле больше всего нравилось играть в мамины куклы – ее изумляло и будоражило, что мама когда-то сама была маленькой девочкой. Она выспрашивала, как зовут кукол, какая была самая любимая и что Китти с ними делала. И, выяснив, старалась воспроизвести как можно точнее.
– Рози, у тебя сегодня день рождения. Тебе можно сидеть на именинном стуле. А ты, Этель, лучшая подруга Рози. Друпи, можешь сесть у ног Рози. О Рози, я забыла твою шляпу с цветами. На день рождения нужно надевать шляпу с цветами.
Китти с улыбкой наблюдала, как дочь обстоятельно воссоздает ее прошлое. Но вместе с приятными воспоминаниями пришли тревожные мысли. Вот Памела вырастет, у нее самой появится дочь и будет играть в те же куклы. «Неужели это все? – шептал голос у нее в голове. – Неужели мы никогда не покинем детскую?»
Отец принес к ужину бутылку хереса – отметить приезд Китти, и мать залпом выпила весь бокал. Майкл Тил нахмурился, но промолчал.
А потом улыбнулся дочери:
– У вас там, говорят, наводнения?
– Река вышла из берегов, – ответила Китти, – но нашему дому ничего не угрожает. Главное, что холода кончились.
– Ну и зима была! Наконец-то пришла Пасха, Воскресение Христово, и я говорю всем, что худшее позади.
– Но, Майкл, – возразила миссис Тил, – зима ведь снова вернется.
– Да, да, – кивнул он, не сводя взгляда с дочери. – А как дела у твоего прославленного супруга?
– Он во Франции. Весь в работе.
– В Пасхальный день Иисус восстает из мертвых, – заводит миссис Тил, щеки которой слегка порозовели. – Проходит год, и Его снова распинают.
– Помолчала бы! – одернул ее муж. – Дура!
Повисло молчание. Впервые отец осадил мать при всех. Китти уставилась на тарелку, но отец продолжал как ни в чем не бывало:
– Уважаю тех, кто трудится.
– Но это не значит, что Эд не появляется дома. – Китти старалась не смотреть на мать.
– Всем нам приходится чем-то жертвовать. В молодости была у меня мечта – наняться на грузовое судно и объехать весь свет. Но потом началась война, и пришлось о ней забыть.
Китти никогда об этом не слышала.
– А если поехать сейчас?
– Невозможно, – улыбнулся он, словно радуясь этой невозможности. – Видишь, мне почти шестьдесят. Да еще твоя мать. Нет, куда я теперь денусь от нашей старой церкви? Тут меня и похоронят. Вместе с ней рассыплемся. – Его взгляд на миг омрачился – не страхом смерти, а печалью по утраченной жизни – той, возможной, которая так и не сбылась.
