Азимулла-хан выглядел весьма довольным собой.
– Джханси – последнее, о чем она сейчас может думать.
– Завтра – сочельник их рождественского праздника. Будут балы.
Проходили дни… затем недели… В январе мы наконец покинули Англию. Мы получили у королевы Виктории аудиенцию. Мы ужинали за ее столом. Спустя неделю после Рождества нас вновь пригласили ко двору, где мы встречались с влиятельными членами парламента, но посланник Сагиба был прав. Мы проделали долгий путь в Англию, а королева отпустила нас в Индию, так и не дав конкретного ответа. Не будет возвращения с триумфом. Не будет награды.
Джханси потерян. Британскую королеву больше интересуют индийские собаки, а не люди.
Глава 22
1856 год
За то непродолжительное время, что мы отсутствовали, все изменилось.
Мы ехали по Джханси в ошеломленном молчании. Храм Махалакшми, в котором мы всегда раздавали еду бедным, был заперт. Его цветные окна забили досками и повсюду развесили таблички, на которых по-английски было написано: «Храм закрыт!». За бывшим храмом большой участок земли был огорожен грубо сколоченными досками. Там британцы организовали скотобойню. Даже в наши дни, разговаривая с европейцами, я всякий раз убеждаюсь, что они знают об Индии лишь одно: у нас корова считается священным животным. Некоторые настолько сильно заблуждаются, что думают, будто бы мы считаем, что наши предки произошли от коров. Это полнейший вздор, не имеющий к истине ни малейшего отношения. Мы просто никогда не убиваем животное, дающее молоко. Корова священна потому, что ее молоком поят детей, если у их матерей оно пропадает. Из всех возможных оскорблений, которые британцы могли нам нанести, бойня была наихудшим. Само по себе убийство коров было страшным святотатством, но то, что их убивали возле самого священного места в Джханси, было просто чудовищным. Лучше бы британцы вообще разрушили храм.
Книжная лавка, в прошлом очаровавшая меня своей золотисто-голубой вывеской «Книги на хинди, маратхи, английском», теперь имела другое название: «Английские книги». Куда бы мы ни глядели, всюду развевались на холодном ветру красно-синие британские флаги. Создавалось впечатление, что британцы играют в игру, цель которой состоит в водружении своего флага везде, где только можно. Британские флаги реяли над складами, свешивались с балконов домов, развевались даже над колодцами, из которых женщины каждое утро черпали воду.
Когда мы доехали до Рани-Махала, возникло ощущение, что дворец в наше отсутствие накрыли тяжелым серым покровом. Отчасти это было обусловлено погодой: солнце редко выглядывало в разрывах между тучами. Сад выглядел печальным. Все деревья стояли голые. Казалось, что наш бог ветров Ваю обрушил всю свою силу на мой дом. Деревья, кустарник – все лишилось листвы. В моей голове пронеслась мысль о том, что я впервые назвала своим домом не Барва-Сагар, а другое место.
Никто нас не встречал. Мы послали вперед письмо, в котором рассказали обо всем, что случилось в Лондоне. Возможно, письмо просто не дошло.
Или, быть может, письмо принесло с собой слишком много разочарований.
Я почувствовала себя неловко в меховом плаще, подаренном мне при совсем других обстоятельствах. Спешившись, я сбросила плащ с плеч и теперь держала его в руках. Джхалкари и стражи сделали то же самое. Страж, стоявший на посту, очень низко поклонился и впустил нас внутрь, но коридоры удивляли своей тишиной.
Мы стали подниматься по ступенькам лестницы. Там, в зале дурбара, мы увидели Азимуллу-хана. Ни один другой человек на земле не вызвал бы у нас большего удивления, чем он. Рядом с ним я заметила другого человека. Я решила, что это Сагиб. Рани, одетая в синюю ангаркху из мягкого узорчатого шифона, отороченную на рукавах и вокруг шеи кроличьим мехом, с величественным видом сидела на серебристой подушке.
Увидев нас, рани встала и спросила:
– Почему никто не сказал мне, что вы вернулись?
Я окинула взглядом зал. Другие дургаваси тоже поднялись со своих мест. Азимулла-хан обернулся и посмотрел на нас. Как же мне хотелось стереть самодовольную улыбку с его лица!
Мы подошли к рани и по очереди поклонились, прикасаясь к ее ногам и сжимая ладони в намасте. Затем все заговорили одновременно. Прислуга принесла и разложила для нас подушки. Арджуну, Джхалкари и мне указано было усесться слева от Сагиба. Рани спросила, передумала ли королева, согласна ли она вернуть ей власть над княжеством Джханси.
Наше письмо не дошло.
– Королева Виктория многим интересуется, но у нее нет привычки давать прямые ответы, – промолвила я.
– Да, – тихо произнесла рани. – Мой друг Сагиб гостит здесь уже несколько дней. Хотя моего отца сейчас с нами нет, Сагиб полностью с ним согласен…
Мы терпеливо ждали, чтобы узнать, с чем же он согласен.
– Британцы не собираются возвращать Джханси, – наконец сказала рани, – но здесь на каждого британского солдата приходится сорок четыре индийских.
– Два миллиона солдат-индийцев против менее сорока пяти тысяч британских войск, – заявил Сагиб. – Если все узнают об этом Циркулярном меморандуме[103], а они узнают, будет восстание. Сердца индийцев уже давно переполнены гневом и возмущением.
– Время, чтобы вода сбежала, – тихо произнес Азимулла-хан.
– А что такое Циркулярный меморандум? – спросила я.
– Постановление, выданное Ост-Индской компанией. Командующим офицерам приказано собирать гулящих женщин по всем деревням и отправлять в специальные дома на потеху британцам, – с мрачным видом сообщила рани. – Любую девушку, которую уличат в том, что она разговаривает с мужчиной, могут обвинить в проституции и послать в такой дом.
Голос ее звучал ровно, но я ощущала скрытую в нем ярость – так жаркое пламя теплится под тлеющими углями.
– Но как такое возможно? – спросила Джхалкари.
Никто в зале не возмутился. Видно было, что на этот счет уже многое было сказано. Я подумала о королеве Виктории, которая сейчас, пока мы это обсуждаем, должно быть, ужинает, сидя за роскошным столом. Хотела бы я знать об этом прежде!
– Каких-нибудь девушек уже обвинили? – спросила я.
– Да.
– Без суда? Без следствия? – воскликнул Арджун.
– Их просто уводят, – подтвердила его опасения рани. – Теперь, когда кутвали осознали свою власть над людьми, они ходят от дома к дому и требуют взятки.
– Кутвали всегда были лихоимцами, – сказал Арджун.
Кутвали – это полицейские. Они и впрямь всегда отличались алчностью. Ни одна уважающая себя семья добровольно не согласится, чтобы их сын стал кутвалем.
