одной тыквы поблизости не шастало, но в сумраке рощи меня всё равно преследовало чувство, будто за мной скользят по пятам потусторонние злыдни.
До центра города мы добрались без приключений.
Воздух был свеж и чист. Фонтаны стояли выключенными. Над полотном проезжей части на дикой скорости проносились немногочисленные фет-фаты, прохожих было раз, два и обчёлся. Электронные машины-уборщики с тихим жужжанием поглощали пыль и мелкий мусор, на гусеничном ходу катясь вдоль ухоженных газонов. А в искристой росе, среди травы, дремали осенние первопроходцы — редкие опавшие листья.
Я подумала о Птице-Весень и о том, что она слишком жестоко наказала себя, когда в отправной точке осени ушла в добровольное заточение из страха навредить окружающим.
Повсюду ощущалась какая-то хрупкость, и нежность, и пронзительная красота, от которой хотелось немедленно отрастить крылья и закричать — громко, во всё горло, чтобы отозвалось эхо с высоких небес. А потом пустить себе по венам воздух раннего осеннего утра, залечь на пляже, в дюнах под хвоистой химерой, и смотреть, пока глаза не заслезятся, в подёрнутую дымкой даль.
Птица-Весень многое теряла. Я же не желала упустить ничего.
И Сио Лантий, судя по выражению его лица, придерживался схожей жизненной философии.
— Давай прокатимся на лесном трамвае, — забыв обо всех мерах безопасности, предложил он. — Или сначала поедим?
Мой желудок после вечеринки был непристойно полон, напарник тоже наелся под завязку, так что это мероприятие мы решили пропустить и двинулись прямиком на трамвайную остановку.
Заголовки жидкокристаллических рекламных щитов, которые попадались нам по пути, через один единогласно утверждали, что с Чернокрылых снимаются подозрения, и правильнее бы опасаться тыквоголовых. Для произведения нужного эффекта тут же демонстрировалась уродливая тыквенная башка с раззявленным ртом.
— Оперативно они сработали, — похвалил Сио Лантий. — За воздействие на широкие массы взялись. Очень разумно.
Разумно, думала я, ага, как же. Сейчас среди тыквоголовых должен был определённо настать переполох. Как минимум, они насторожатся. Как максимум, слетят с катушек. И тогда быть беде.
Кто бы мог сомневаться: сбылось худшее из моих предчувствий. Но в то утро никто из нас не размышлял о последствиях всерьёз. Нами руководили эмоции. Нас, как марионеток в театре, дёргала за ниточки Госпожа Ранняя Осень, в которую сложно не влюбиться, одно присутствие которой истончает даже самую грубую оболочку настолько, что её можно разглядеть на просвет.
Мы едва успели купить на кассе билеты, когда по серебристым рельсам к нашей остановке бесшумно подъехал трамвайчик — аккуратный, совсем как игрушечный, он отливал перламутровой зеленью и был приятен на ощупь как снаружи, так и внутри. Мы зашли. Почти все сидения были свободны, и только на последнем ряду какой-то веснушчатый юноша, вероятно, студент или школьник, дремал с выключенным планшетом в руках.
Мы сидели, синхронно уставившись в окно, хотя не исключаю, что Сио Лантию вздумалось полюбоваться моим профилем. Весь город к тому моменту уже был вызолочен солнцем и сверкал витринами, полированными поверхностями машин, струями оживших фонтанов. Солнце отражалось и било в глаза, отчего приходилось щуриться. И невольно улыбаться.
А потом нас накрыла тень, решето в световых прорехах — трамвай въехал в святилище леса: под разлапистые ветви деревьев-великанов, в шорохи кустарников, поскрипывание стволов, в элегичный птичий хор и порхание лимонных бабочек.
Ни птицы, ни бабочки знать не знали, что спустя всего полтора-два месяца по Сеа ударят холода и что за лаской солнца кроются коварство и обман. Зима не за горами, улетайте, глупые, прячьтесь!
Стоило бы крикнуть им, чтобы они не расслаблялись. Но мы говорили и думали на разных языках. А некоторые вообще не думали.
Я окрестила эту поездку «прощение с летом» и приготовилась хорошенько погоревать. Но Сио Лантий придумал для нас другое развлечение.
Трамвайчик обогнул мшистый холм, поросший молодыми стволами химер, и нашим глазам предстала величественная картина: облака взбитой радужной пыли, грохот, шум, блеск воды и — на контрасте — таинственный, немой мрак гротов. Итак, прибыли: Искристые Водопады, Мерцающие Пещеры, Три Ручья Изобилия.
Сио Лантий потянул меня к выходу, хотя лично я планировала проехать весь лес насквозь, чтобы сойти на конечной рядом с пляжным кафетерием.
— Давай до моря вплавь.
Моё недоумение было безграничным.
— Шутишь?! Так жизнь не мила, что топиться решил?
— Никто топиться не собирается. Ты попробуй сначала, прежде чем словами швыряться, — усмехнулся напарник. — Твоё хобби на вышке зависать, а моё — плавать в ручьях. Даже раздеваться не потребуется. Просто прыгай, и всё. Усилий не понадобится, вода будет тебя держать. Что, не веришь?
Трамвай с тихим щелчком закрыл двери и покатил прочь. Кроме нас на поляне возле водопадов не было ни души, если не брать в расчёт несколько ранних пташек — любителей одиночества на природе, которые выбирались к Ручьям, чтобы порыбачить.
Сио Лантий глянул на меня с вызовом и подошёл к краю обрыва, где бушующий поток водопада претерпевал метаморфозу, переплавляясь в безмятежную прозрачность ручья. А затем прыгнул, не удосужившись избавиться хотя бы от сандалий.
Раздался всплеск. Я бросилась туда, где этот псих стоял секунду назад. Нагнулась, с трудом удерживая баланс. И, к облегчению своему, обнаружила, что сетевая статья про утопленника на сегодня отменяется: напарник преспокойно держался на плаву, помахивая мне рукой в призывном жесте. Мол, давай сюда, трусиха.
Я вдела руки в рукава белого пиджака Ли Фания Орла, чтобы, чего доброго, пиджак не потерять. И прыгнула. Новые впечатления, минимальные риски для здоровья, так почему бы нет?
Экстрим с утра пораньше оказался захватывающим. Разгон и освежающий ветер в лицо, пригоршня водопадных брызг — эдакий ободряющий ритуал, напутствие, пожелание доброго пути — и под воздействием силы притяжения ты летишь вниз, чтобы ухнуть в омут чистейшего ручья.
Крик, погружение, обжигающий холод, замирание сердца, пара глотков пресной воды для профилактики… Здесь они предвестники покоя, бояться не надо, да и было бы чего бояться. Проходит полминуты — и твой организм примиряется с температурой воды. А вода, между прочим, не норовит утащить тебя на дно, как произошло бы в любом заурядном ручье. Наоборот, выталкивает, причём довольно настойчиво: даром мне не сдался твой хладный труп, Нойта Сарс, живи.
Я отплёвываюсь, слышу собственный смех — так, вероятно, смеются во сне очень счастливые люди — и прихожу в совершенную гармонию с собой.
Чуть поодаль плывёт на спине Сио Лантий. Его глаза блаженно закрыты, руки сложены на груди, ноги расслаблены. И солнце, сговорившись с тенями, расчерчивает его тело на полосы: светлая, тёмная, светлая, тёмная.
Ручей, как и планировалось, нёс нас прямиком к морю. Мы
