алые пятна. Судя по всему, она готова мне врезать ещё раз. Я вышел из каюты. Она тут же выскочила за мной, видимо, из опасений, что я сигану за борт.
Опершись о бортик, задыхаясь от гнева, я проговорил, глядя на реку:
— Эй, Хаос! Слышишь? Я сухой лист, готовый взлететь — мне нужен твой ветер! Я готов к новым приключениям, готов спать на камнях, драться с разбойниками, раздавать свои штаны манекенам, голодать и проводить бессонные ночи — только освободи меня от этого конвоира!
Ветер пронёсся над рекой, взлохматил мне волосы и унёсся прочь.
Интерлюдия. Линен
Это была самая жалкая ячейка сторонников Невозможного Плана, которую Линен когда-либо видел. В нее входило всего четыре человека, и все они были членами одной семьи, владевшими небольшой мануфактурой. То, что их до сих пор не раскрыли, объяснялось просто — в Почерме полностью отсутствовал какой-либо институт контрразведки. На семьдесят тысяч жителей здесь приходилось около двадцати полицейских, маявшихся от безделья. Ты мог делать практически всё что угодно — и в худшем случае, столкнуться с весьма умеренным общественным неодобрением. Каждый житель в этом городе был предоставлен сам себе. У горожан не было даже паспортов! Линен даже не мог понять, как они платят налоги. Каким образом с таким попустительством, правительство ухитряется находить деньги на свои проекты?
Тури отдал свою жизнь на перемещение Линена. Оставались его сын Сотой, который при встрече попробовал ударить Линена, жена Сотоя — Понта, и дочь — Нана.
Сотой работал из рук вон плохо, а в некоторых случаях его некомпетентность граничила с откровенным вредительством. Понта и Нана вели себя смирно и тщательно выполняли всё, что от них требовалось — хотя их лица часто казались заплаканным. Поэтому, когда Линену потребовались новые инструменты, в камеру перемещения был отправлен именно Сотой.
Через десять минут из камеры появилась Анра, гружёная свёртками и баулами.
Линен был рад её видеть: она была давней, честной и преданной сторонницей Невозможного Плана и, в отличие от некоторых фанатиков, способной на импровизацию. Их связывала долгая дружба, и он чувствовал, что она однажды станет важной частью Единого Линена.
— Тебе подарок, Лин, — сказала она, протягивая ему длинный свёрток, обёрнутый в промасленную бумагу. — У тебя же вчера был день рожденья.
Линен скривился. Он ненавидел дни рождения. Хорошо, Анра хоть не сказала, сколько ему лет!
— Благодарю, Анра, — спокойно сказал он. — Положи на стол.
Она положила подарок на стол и, хитро улыбаясь, развернула бумагу, явив ему содержимое.
Линен взглянул — и не смог удержать дрожи в руках. Его дыхание пресеклось, а глаза наполнились слезами.
Она была безупречна. Каждая её линия дышала совершенством. Полированный орех изогнутой ложи, тёмный металл утолщённого ствола, покрытого отводящим тепло плетением, длинная трубка оптического прицела — всё было в ней соразмерно и прекрасно настолько, что Линен не верил, что человеческие руки способны создать подобное чудо.
Протянув руки, он бережно взял винтовку — и почувствовал себя цельным. По комнате пронесся ветерок, металлические предметы издали тихий звон. С горящими глазами он повернулся к Анре, но не нашёл слов.
— Это… это…
— С днём рожденья, Лин, — улыбнулась она. — Пусть твои враги умрут.
Она подошла и коснулась его щеки губами.
— Откуда ты взяла её?
Та прищурилась.
— Сделала сама, конечно же.
— Она великолепна, — Линен моргнул и стёр рукавом слёзы.
— Хочешь, проверим её?
Линен осторожно выдохнул.
— Да. Конечно.
* * *
Анра ходила между деревьями по другому берегу реки Удо, делая вид, что прогуливается, затем подняла что-то с земли. Фигурка Анры на этом расстоянии выглядела крохотной. Линен, разместившийся на обрывистом берегу, снова заглянул в прицел и увидел, что она держит в руке красный осенний лист осины. Помахав им несколько раз, она укрепила его на стволе сосны, затем отошла на полшага и приглашающим жестом предложила Линену стрелять.
Он глубоко вдохнул, ощущая в этот момент полное единство с миром. Ему не нужно было думать о направлении и силе ветра, о расстоянии до цели, скорости пули — все эти расчёты словно бы происходили где-то в другом месте, на задворках его сознания. Его ум был пуст, а руки словно сами направляли оружие. Он медленно выдохнул и плавно нажал на курок.
Анра довольно замахала. Снова прислонившись к прицелу, он увидел отверстие в стволе сосны точно в том месте, где был лист осины. Затем она подняла очередной листок и, отставив от себя руку, жестом другой указала на него.
Линен улыбнулся и глубже погрузился в ощущение единения. Он выстрелил почти без задержки, как только в нём возникло ощущение «сейчас» — острая точка безупречного момента, когда всё — ветер, движение, прицел, оружие и тысячи случайностей совпадают в один.
Анра стояла недвижимо, затем медленно подняла руку. Между её пальцами ничего не было. Она щёлкнула ими, а затем достала из сумки что-то белое.
Взглянув на неё через прицел, он увидел, что это цветок тюльпана — один из символов Белого сопротивления.
Она взяла его обеими руками за стебель, а затем приблизила к лицу. Линен удивлённо поднял бровь, но Анра увела руку вбок, прислонила бутон к виску, а затем отодвинула на ладонь. Ему казалось, что она смотрит прямо на него, словно вызывая на поединок воль. Осмелится ли он?
Линен хмыкнул. Затем поднял винтовку с опоры и встал. Сначала он принял классическую стойку. Увидел через прицел, как Анра помахивает ему цветком, держа его у своей головы. Она выглядела бесстрашной, уверенной в себе и в нём. И в этот момент Линен увидел её смертность: его невероятно обострившееся зрение подметило и седые нити в тёмных волосах, и морщины на лице, и даже в безмятежно-прямой осанке было что-то, что указывало на возраст — нечто, что звучало как «всё ещё прекрасно держится». Руки Линена задрожали, на него накатил иррациональный страх. Он опустил оружие, яростно закусил губу, почувствовал вкус крови, но он не принёс облегчения. Бездумно, уступая мучительному порыву, он вскинул винтовку, взглянул в прицел и — не увидел ни цветка, ни Анры: внезапно налетевший порыв ветра поднял вихрь из листьев, заслонивший ему обзор.
Линен опустил оружие и глубоко выдохнул. Его трясло так, что колени подкосились, и он упал в ломкую, жёлтую осоку. Он одновременно чувствовал облегчение и разочарование. Слишком сильные эмоции. Внутреннее противоречие может разрушить его цельность. Поднявшись с колен, он тщательно отряхнулся от приставшей к одежде грязи и, не оборачиваясь, зашагал в город.
