Они переговаривались по-эстонски, но Бондарь по какой-то загадочной причине понимал, о чем идет речь.
– Не позволяй ему читать эти дурацкие стишки! – горячился Вейдеманн.
– Я делаю все, что в моих силах, – оправдывался гном.
– Плохо делаешь!
– Пациент специально запрограммировал себя на всякую белиберду!
– Так распрограммируй его!
– Что вы можете сообщить нам по поводу профессора Виноградского? – обратился гном к Бондарю.
Тот отреагировал моментально:
– Страна спала под бряцанье металла, под скрип сапог, под плач дверных петель, пока почти неслышно заметала ее во сне сугробами метель.
– Прекратить! – рявкнул Вейдеманн.
– Кричать нельзя, – предостерегающе зашипел гном. – Иначе пациент впадет в ступор.
– По-твоему, я должен выслушивать этот бред сивой кобылы?
Пока они препирались, Бондарь выдал последнее четверостишье:
Сыны России, дети аномалий,
Нам бы на свет, да не пускает наст!
Мы слишком долго глаз не поднимали,
И небеса не замечают нас…
Затем он уронил голову на стол и с облегчением провалился в такой глубокий сон, что вытащить его оттуда не сумели ни окрики, ни тормошение, ни даже побои.
* * *
За три дня кабинет штурмшарфюрера Рейна Вейдеманна ничуть не изменился, но Бондарь взирал на него новыми глазами. Впервые за это время его не накачали психотропными препаратами. Многократные попытки добиться от него существенных признаний потерпели крах, так что Вейдеманн решил сменить тактику.
Что он предложит теперь? Бондарь, сидевший на стуле со скованными руками и ногами, не имел возможности предугадать следующий ход. Промывание мозгов вызвало неизбежное отупение и почти полную безучастность к своей судьбе. Чем-то это было сродни жесточайшему похмелью, когда испытываешь отвращение к жизни. Впервые за долгие годы Бондарю не хотелось даже курить, а это был тревожный симптом. Его искривленные усмешкой губы ни в коей мере не отражали его истинного состояния. Именно поэтому он заставлял себя ухмыляться. Как если бы блефовал за покерным столом, не имея на руках ни одной выигрышной комбинации.
Забавно, но Вейдеманн тоже начал с неуклюжего блефа:
– Мы отсняли вполне достаточно компрометирующего вас материала, – сказал он, наблюдая за выражением глаз Бондаря. – Но я отношусь к вам с симпатией, поэтому готов предоставить еще один шанс. Никаких уколов, никаких пыток. Короткая исповедь – и ставим на этом точку. Теперь-то вы понимаете, что сопротивляться бесполезно? В любом случае кадры с вашими откровениями будут должным образом смонтированы и разосланы всем заинтересованным телекомпаниям. – Вейдеманн позволил себе панибратское подмигивание. – Скоро вы, капитан, станете настоящей звездой экрана.
– Кончайте заливать, штурманфюрершар, – поморщился Бондарь. – Ни хрена у вас на меня нет.
– Допустим. Но это дело поправимое. Я заставлю вас разговориться.
– Каким образом?
– Не догадываетесь? – преувеличенно изумился Вейдеманн. – Странно. У вас должен быть богатый жизненный опыт. Вера сказала, что видела в области вашего паха следы от сигаретных ожогов. Кто вас пытал?
– Не помню, – плечи Бондаря приподнялись и опустились. – Это было давно.
– Вот именно. Давно. С тех пор много воды утекло, верно? Вы уже не новичок в своем деле. И, наверное, не так упрямы и не так несгибаемы, как прежде, а? – Вейдеманн расхохотался. – У вас сузились зрачки. Страшно?
– Еще бы, – признался Бондарь.
– Так сделайте добровольно то, чего мы от вас добиваемся.
– Добровольно не получится. Именно поэтому я боюсь.
– Что ж, дело ваше. Ваша напарница не только дала показания, но и согласилась выступить в прямом эфире.
– Я вам не баба, – грубо сказал Бондарь.
Вейдеманн сокрушенно покачал головой:
– Послушайте, это же глупо! Какой смысл упираться, если мы вас все равно заставим?
– Потому что моя задача – путать ваши карты, пока это в моих силах.
– Но сил уже немного.
– Немного. Но больше, чем вы думаете.
Они помолчали, меряясь твердостью взглядов.
– Не теряйте времени, я все решил, – сказал Бондарь. – Что там у вас на десерт? Электрический провод к яйцам? Иглы под ногти? Пальцы в тиски?.. Начинайте.
– Вы спешите?
– Не люблю откладывать неприятное на потом.
– «Потом» не будет, – возразил Вейдеманн. – Есть только «сейчас». Выслушайте меня еще раз, Евгений Николаевич. В операцию было вложено слишком много средств, труда и человеческих жизней, чтобы остановиться на полпути. Мы готовы отпустить вам все грехи. В конце концов Виноградский мертв, и его труды не возобновить. Но вы можете быть нам полезны, так воспользуйтесь этим. Я не питаю к вам ненависти. Более того, вы внушаете мне искреннее уважение. Но вы должны пойти навстречу. Сделайте это, пока не пришлось проклясть минуту, когда вы появились на свет.
– Вы сегодня необыкновенно красноречивы, – заметил Бондарь.
– К сожалению, не так красноречив, как мне хотелось бы, – кисло признался Вейдеманн. – Ведь вы остались при своем мнении?
– Как всегда.
– Что ж, пеняйте на себя.
Вейдеманн поднялся со стула и развел руками, давая понять, что прибавить к сказанному больше нечего. Бондарю показалось, что перед ним находится другой человек. Человек, способный угостить сигареткой перед казнью. Жаль, что штурмшарфюрер Рейн Вейдеманн не курил. В этот момент Бондарь не отказался бы от сигареты. Не проронив ни слова, он встал, готовясь к неизбежному.
Глава 35Добро пожаловать на страшный суд
Центральная башня, в которую завели Бондаря, когда-то служила храмом. Тут до сих пор сохранились клочья атласных драпировок, остатки резных панелей, алтарь и мраморные колонны, делящие зал на нефы. Подняв голову, Бондарь увидел, что под сводами купола сохранились отдельные фрески со сценами из жизни святых. Небожители взирали на него грозно, словно винили его в запустении в храме.
Конвой завел Бондаря в дверь за возвышением для хора. Пройдя коридором, заваленным обломками полусгнившей мебели, они поднялись по лестнице и оказались в громадной комнате, по всей видимости, являвшейся монастырской библиотекой. Пахло мышами. Было темновато, потому что половина окон была заколочена досками.
Вейдеманн сидел спиной к одному из таких окон за непропорционально длинным столом, покрытым красной плюшевой скатертью. По обе стороны от него торчали высокие резные спинки старинных стульев – три слева, три справа. Напротив каждого стула стояла пластиковая бутылочка с минеральной водой, стакан и пепельница. Еще на столе были разложены также ручки и большие блокноты с отрывными листами.
