спину. Ему чудилось, будто невидимая стена из воздуха давит на него сзади. Кроме того, ему захотелось в туалет.
— Ну, давай, Рената, — он щелкнул пальцами. — Пора, нажимай.
Наконец, она подошла ближе. Юлиана передала ей пульт.
Рената взяла его в руку, но на лице у нее по-прежнему читаясь беспомощность.
— Не знаю, — протянула она. — Лучше ты!
Она держала пульт как-то странно, кончиками пальцев, словно он был чем-то заражен.
Давящее ощущение в спине ослабло, зато вернулось трезвое, языческое любопытство. Неужели девочки сорвут все это предприятие? Ему пора вмешаться? Прошло уже, наверное, минуты четыре. А что чувствуют Гольбергеры там, у себя дома? Прямо перед ним в кромешной тьме простирался весь Пуркерсдорф.
— Давай! — торопила Ренату Юлиана.
Она сидела рядом с сестрой на корточках. Рената готова была расплакаться. Нажимать на кнопку ей не хотелось. Но все-таки она не выпускала пульт из рук. Шесть минут. Доктор Корлёйтнер подумал, есть ли есть у Томаса Гольбергера план Б.
Но тут Рената нажала, наконец, на кнопку. Двор залил свет.
Девочка громко ахнула и уронила пульт на траву.
Один-единственный кролик, в неподходящий момент отважившийся выглянуть из домика, замер в клетке, освещенный как на рентгене. Уши у него асимметрично обвисли, тело застыло, не успев завершить какой-то поворот. А рядом с подъездной дорогой, объемное и преувеличенно четкое, выделялось на фоне неба одно-единственное дерево, в то время как его собратья позади оставались почти невидимыми. Возможно, правы были некоторые античные философы, утверждавшие, будто всё, что мы освещаем и видим, изгнано из рая и насильственно перенесено из истинно райского, естественного прасостояния на кричаще-яркую поверхность земли, созерцать которую больно и мучительно.
— А сейчас, — предложила Юлиана, — давайте покачаем его туда-сюда.
Не в первый уже раз доктор Корлёйтнер различил в устах своей старшей дочери взрослый, деловитый тон. Но сейчас этот тон воскресил в его в памяти что-то давно ушедшее, запретное, и при одном воспоминании об этом перехватывало горло. Юлиана говорила спокойным голосом, на манер заботливой воспитательницы. Рената подчинялась гипнотическому воздействию ее тона, как самолет — диспетчеру, и послушно выполняла все, что она скажет.
Девочки поворачивали прожектор туда-сюда, и он как будто тряс головой. Вот свет упал на другие деревья, и они, подобно тому, первому, покинули свое блаженное царство теней и вернулись в мир, где их могли различить и разглядеть. Доктор Корлёйтнер посмотрел на дисплей своего телефона. Никаких новых сообщений. Он подумал, что эту взрослость, столь прочно уже укоренившуюся в природе дочери, скоро заметят и другие люди, и она будет только расти и усиливаться, привлекать мужчин, будет вселять в них уверенность и надежду, и это было ужасно.
— Мы хорошо поступили, молодцы, — тихо произнес он.
Юлиана подняла пульт и выключила лампу. Она быстро кивнула, с этим новым видом профессионала, и выпрямилась, упирая руки в бока — и в самом деле, абсолютная, совершенная копия. Рената по-прежнему сидела возле прожектора. Она провела рукой по влажному стеклу, но тотчас же отдернула руку: стекло накалилось.
— Готово, — заключила Юлиана. — Тогда я пойду.
— Да, — сказал доктор Корлёйтнер, — вот именно. Ты все взяла?
Юлиана похлопала по своему рюкзаку.
— А, ну хорошо. Напиши потом, как только приедешь.
— Ага, — откликнулась Юлиана. — Пока, Ре.
С этими словами она прошла по подъездной дороге и спустилась с холма. Ее поглотила тьма, потом она опять появилась, и можно было различить, как она, уже многократно уменьшенная расстоянием, идет внизу в свете уличных фонарей к автобусной остановке. Нет, в сочельник никого не похищают. Кроме того, ей шестнадцать. И она сразу же ему напишет. Все нормально, волноваться не о чем. И все же доктор Корлёйтнер вдруг ощутил непреодолимую потребность броситься за ней и силой вернуть назад. Чтобы как-то побороть этот порыв, он быстро привел Ренату в дом, посадил в гостиной на оконное сиденье, нагретое батареей, и положил магический пульт в пустую вазу для фруктов у телевизора.
— Папа?
— Да?
— А чем больна малышка?
— Она уже не малышка. Тебе тоже когда-то было четыре, правда? И ты тогда уже давным-давно не была малышкой.
Этого объяснения девочке, видимо, хватило. В клетках на улице мельтешили тени. Кролики еще не вполне пришли в себя после двух атак световых лучей.
Доктору Корлёйтнеру на телефон пришло СМС: «СПАСБО».
Эта опечатка растрогала его. Он показал ее Ренате, прочитав вслух. Она засмеялась, но лицо у нее раскраснелось, глаза были печальные, она явно думала о чем-то своем. Лоб задумчивого ребенка.
Доктор Корлёйтнер по-прежнему сидел над своим мобильным, глядя на дисплей. Несколько человек — друзей и пациентов — прислали вежливые поздравления с Рождеством. Он не стал никому отвечать. Около половины восьмого наконец пришло СМС от Юлианы: «Я на месте все ОК».
«Береги себя и повеселись», — написал он в ответ.
«И вы тоже», — написала Юлиана.
ЖЕНЩИНА
Шел град. Крохотные зубчики попкорна отскакивали от подоконников. Да и внизу, на островках безопасности и на тротуарах, они тоже прыгали, на улицах не было ни души, кое-где из подвальных решеток валил пар. Говорят, град в то время, когда должен идти снег, столь же ужасен, сколь и снег, идущий под сводами собора.
Пауль опустился на матрас, лежащий посреди комнаты. Призраки, сотканные из клубов пыли, взмыли в воздух. Всю ночь он не спал и был занят вещами, которые происходят во тьме, в том числе и обычным кино, демонстрируемым на сетчатке: темно-красными пятнами, которые сливались с другими такими же или просто приближались; время от времени автомобили направляли в комнату лучи своих фар, и тогда над ним словно раскрывался световой зонтик. Пауля знобило. На нем была только футболка и тренировочные штаны. Вчера отопление еще работало, но сегодня утром он покрутил вентиль и при первом же повороте почувствовал, что что-то не так. Как будто пожимаешь руку покойнику. Батарея оставалась холодной. Газеты, разбросанные по полу, не составляли никакой связной картины.
Кто-то дотронулся до его лица, и он вскочил, готовый защищаться. Женщина, закутавшаяся в зимнее пальто, сидела перед ним на корточках. Она принесла с собой уличный холод, запах мокрого асфальта и свое собственное живительное телесное тепло. Он уставился на нее, потом перестал хмуриться, пробормотал «здравствуйте» и снова опустил голову на матрас.
— Сколько ты принял? — спросила женщина, подняв несколько лесок, на которых болтались крючки.
Пауль засопел, повернулся набок и провел рукой по полу, будто прогоняя ползущее перед ним насекомое.
— Это всё? — спросила она.
— Не помню, — ответил он.
— Ну, ладно, — сказала она. — У тебя болит живот?
Он покачал
