чего-нибудь на этом свете не знаете, Эремон? – всплеснул руками король.
– Разумеется. Я не знаю, кто убил профессора Финнавара Дойла. И это прискорбно.
– Приходило магической почтой срочное письмо, что взяли под стражу подозреваемого.
– Подозреваемый и виновный – не одно и то же, ваше величество. К тому же Университет блюдет свои интересы. А они не всегда совпадают с нашими. И с интересами истины.
Это «нашими» Альберту понравилось. Он понимал, что среди придворных интриг и аристократических лис спиной можно поворачиваться лишь к тем, кто не имеет десятка родственников в далеких графствах. Эремон был сиротой – уличный мальчишка из нищей братии.
– Тогда настало время сделать так, чтобы Университет больше считался с нами. – Альберт допил вино и промокнул салфеткой усы. – Ведь испокон веков ничто так не успокаивает зуд неповиновения, как родственные связи.
Эремон чуть заметно помрачнел и раздумал говорить то, что собрался. А сказал совсем другое:
– Вы хотите знать честно, что я думаю о делах Дин Эйрин?
– Хочу. Мне надо принять одно важное решение.
* * *
Охота за тростником прошла на одном дыхании. Вот они крадутся к пруду, а вот уже стоят за ближайшим домом, пытаются выдохнуть, и в руке у каждого по нескольку сломанных тростинок, а у Аодана целый выдранный с корнем куст, и с куста капает бурая от грязи вода. В этот самый момент Эдвард, тревожно наблюдавший за дверью ректора, увидел, как она дернулась, будто кто-то с силой ударил в нее изнутри.
– Что там, ши побери, происходит? Дерутся?!
– И охота тебе так ругаться после того, как с одной из них познакомился? – заметила Эпона.
– Может, ректору не понравилось, что сказала Мавис. Зато мы, если что, теперь точно знаем, что в ее убийстве будут виновны не ши, – вздохнул Аодан. На него посмотрели сразу и Эдвард, и Эпона. Одинаково хмуро.
– Надо ей помочь! – рванулся было обратно Баллиоль, но был изловлен за шиворот.
– Не поможешь, только раскроешь! Может, сквозняк просто, – Аодан слишком хорошо знал, чем заканчивается торопливость в засаде. Если что-то воруешь, да еще шайкой, имей терпение. И не подставляй того, кто отвлекает хозяина вещей.
– Не вертись. Если не выйдет в ближайшее время, придумаем повод зайти, – отозвалась Эпона, от напряжения сломавшая свои тростинки пополам.
И тут Мавис вышла. Дверь за ней закрылась. Шла она медленно, но вроде бы выглядела почти обычно. Разве что еще более мрачно.
Стоило ей зайти за поворот дорожки и поравняться с тростниковой засадой, все трое выскочили ей навстречу и заговорили одновременно.
– Как ты? – спросил Аодан.
– Что у вас там упало с таким грохотом? – поинтересовался Эдвард.
– Что он тебе сказал? – добавила Эпона.
Расслышать, что именно сказал каждый, было сложно. Но Мавис удалось. Она тяжело вздохнула, обведя взглядом всю компанию:
– Меня не выгонят.
– Значит, впечатлила, – одобрительно прогудел Аодан.
– В личные ученики взял. Я согласилась. Лучше так, чем опять придумывать, что сказать. Если отвлекать надо.
Можно было представить, точнее, понадеяться, что к концу первого курса Мавис научится говорить понятно. А пока приходилось приспосабливаться. Эпона рассмеялась:
– Теперь Фарлей точно от злости лопнет. Еще меньше внимания ему лично. Идемте на наше кладбище. Надеюсь, что хотя бы тростник в этом Университете знает, что происходит.
Склеп Дойлов больше не казался зловещим – почти уютным. Но студентам все еще было не по себе проходить мимо затейливых надгробий и нарушать торжественную тишину разговорами о насущном. Эдвард вертел тростинку в руках и пытался с ней разговаривать. Тростинка ожидаемо не отвечала.
– Может быть, мне опять за «гроб вечности» подержаться? Вдруг пойму, как сделать это сено разговорчивее! Пока что оно в красноречии хуже Мавис.
– Я тебе лучше сам руки переломаю, – проворчал Аодан, – дай-ка мне.
Эпона наблюдала за ними, но решила, что разговаривать с травой не ее дело. Разве что подумать над словами, если тростник соученикам и вправду что-нибудь скажет.
Аодан с треском обломал тростинку с двух сторон, приложил ее к губам и подул. Вздрогнули все, а Мавис с грохотом уронила на пол подсвечник. В полутьме склепа высокий, лишенный выражения звук, будто идущий из-под земли, звучал жутко. Он впивался в уши и вызывал дрожь. И действительно напоминал человеческий голос, пусть невероятно искаженный. Но разобрать, что он поет, было сложно.
Эпона, скривившись от этой звуковой пытки, подняла руку ладонью вверх и сжала ее в кулак, намекая Аодану прекратить.
– Тростник тоже мямлит, если не спрашивать как следует. Попробуем по-другому. Я буду задавать вопросы, ты продолжишь играть на этой жуткой дудке. Надеюсь, мы не оглохнем и не сойдем с ума.
Аодан кивнул. У него больше идей по вытряхиванию правды из тростника не было.
– Тростник, где Эшлин и что с ней?
Едва воздух пролетел через тростинку, она снова загудела ровным нездешним голосом. Тростник пел медленно, растягивая каждое слово. Звенело все, звенел сам воздух, даже сердце начинало от этого звука биться как-то неправильно. Внутри пробуждались страх и дрожь, будто от холода.
– За водой, за камнем, живые, во тьму укутаны, тоской объяты, без душ оставлены, ежевикой рожденные, плющом плененные, за дверью дубовой, за железным засовом, за стеной камня. Упадет стена, упадет стена…
Тростник повторял одно и то же, как ученая галка. Только когда Аодан убрал тростинку, поняв, что большего не услышит, все смогли выдохнуть.
– Теперь я понял, почему с тростником о тайнах никто не разговаривает! – прошептал Эдвард. – Будто покойника вызвал. Железный засов. Живые. Значит, там не одна Эшлин? Упадет стена…
– Кто бы там ни был, ломать дверь в грот под носом у ректора – плохая идея, а отвлечь его так, чтобы он не сразу обнаружил пропажу, мы не сможем. Надо, чтобы он уехал из Дин Эйрин, – сказала Эпона. – Но ждать нельзя.
– У меня есть мысль! – подскочил со скамьи Эдвард. – Давно не посылал отцу писем. Правда, придется за это заплатить и быть более хорошим сыном, чем я обычно.
Мавис не поняла, почему герцог Баллиоль чем-то им поможет. На охоту он, что ли, ректора пригласит. Но Эпона и Аодан, кажется, знали что-то, чего не знала она.
– Точно! – обрадовался Аодан.
– Молодец ты! – обрадовалась Эпона. И дернулась зажать себе рот – надо же, вслух похвалила Эдварда.
А потом Мавис увидела свиток, который Эдвард достал из сумки, и лицо ее вытянулось от удивления. Золотая печать на нем могла принадлежать только одному человеку в королевстве.
* * *
– Я рад, что вы не попросили кого-нибудь убить, – искренне сказал Брендон. – И даже содействовать. Я ожидал худшей просьбы. В
