медленно сдавливали веревкой. Нет, не веревкой… гибким стеблем плюща вроде того, которым зарос дом ректора с северной стороны.
– Это все, что ты хотела сообщить мне, Мавис Десмонд? – Горт говорил почти шепотом. Он был явно зол. Скрывал бешенство. Мавис хорошо умела видеть эти искры – в зеркале. Она знала, как подрагивают пальцы и дергается уголок губ.
– Здесь нашли ши. Убийцу. Я боюсь, что во мне проклятая кровь. Я правда могу иногда… портить вещи.
– Я польщен, что вы поделились со мной секретами вашего рода, но сейчас у меня нет времени на легенды. Пусть они даже представляют историю вашей матери чуть менее скандальной. А портить вещи умеет любое создание, которое небо не наделило ловкостью. Для этого не надо быть потомком ши.
Мавис стояла на том же месте, едва сделав четыре шага от двери. Наклонив голову вперед, сжав плечи, как сказала бы Эния – набычившись. Так ей почему-то становилось не страшно. Ректорская ярость разбивалась о неведомую преграду, а в голове голос какой-то другой Мавис четко сказал: «Нахрен. Нахрен!»
Впервые за то время, что она переступила порог дома, Мавис вдохнула полной грудью. Собственная ярость поднималась от сердца, стало жарко, будто по ладоням бежали язычки пламени. Мавис зажмурилась и хрипло произнесла четыре слова:
– Не смейте о ней так!
Она не видела, что каждое ее слово стало ударом. Ударом, от которого задергалась, пытаясь сорваться с петель, дверь, потухло пламя камина, слетели со стола кувшин и кубок, а сам Горт потерял равновесие и неловко повалился в кресло. Из кувшина по деревянному полу растекалось темное, похожее на кровь вино.
А еще она не видела искреннего удивления на до того высокомерном лице ректора. Он точно знал, что люди не владеют магией слов.
Она не видела. Но услышала. Теплый внимательный голос – о, Горт Галлахер умел говорить так:
– Прости меня, дитя. Но так было надо. Ты блестяще прошла испытание. Добро пожаловать в число моих избранных учеников.
Глава 16
Тростник и камень
В королевском дворце даже тишина была напряженная, ожидательная. Каждое мгновение могло произойти нечто. Например, прийти важное сообщение или прибыть на аудиенцию не менее важный гость.
Поэтому король Альберт III очень любил уют, который редко мог себе позволить. Оттенить суетливую монаршью жизнь, в которой что ни слово, то судьбоносное решение, капелькой милого тепла. Обедать в столовой посреди дня со всем семейством и положенными двенадцатью слугами он не любил. Церемония с шестью переменами блюд и неторопливой беседой о погоде, светских сплетнях и заморских слухах доставляла мало удовольствия и при этом выбивала из рабочего настроения. А после плотной еды ему больше хотелось взять кота на руки и задремать на троне, а не дожидаться послов соседнего государства. Удовольствие тем более важное, что редкое.
При этом ленив король не был – нет, он принадлежал к тем людям, которым нужно непрестанно находиться в движении и в ясном состоянии ума. Иначе он чувствовал себя загнанным в угол и начинал злиться. Один из принцев унаследовал эту его черту, которую кормилица потихоньку именовала шиложопием, а сам Альберт предпочитал звать страстью к исследованию мира. Старший, наследник, к счастью, оказался гораздо спокойнее и исследовал мир без страсти. Использовал рассудок уместно и часто. Принцесса же и вовсе была из тех девиц, которые именуются родительским утешением в старости и ангелом, спустившимся на примолкшую от изумления землю. Или король попросту слишком любил дочку.
Распахнулась дверь, и в королевские покои вошла с большим подносом женщина, которая была дворцовой служанкой, но считали ее, кормилицу младшего принца и няньку всех королевских детей, чем-то намного большим. Смуглокожая, крупная и улыбчивая, Лотта обладала особой магией делать уютным любой угол и любой разговор, в котором бы ни оказалась. Она даже черствый хлеб могла подать так, что он смотрелся бы изысканным блюдом – правда, не приходилось. И шла с подносом так, что ни одна из тканевых салфеток не шелохнулась, ни одна посудина – настоящее стекло в тонком, как кружево, серебре – не звякнула.
– Как там наш мальчик, ваше величество? – Лотта поставила поднос на стол, и комната наполнилась смесью запахов вина, специй и тушеного мяса. Король ждал к обеду магистра Эремона и знал, что тот оценит изумительные пирожки и паштет.
– Отсутствие новостей – всегда хорошие новости, особенно о нем, – вздохнул король. – Я бы лучше спросил, как там Университет. Магистр Эремон все еще расследует убийство. Хорошо, что хотя бы это принца не касается.
– Наш мальчик скорее сам убьется, чем кого-то убьет, – улыбнулась Лотта, снимая крышки с блюд.
– Мне тревожно, Лотта. Будто гроза собирается на горизонте, и я слышу раскаты грома, а рядом люди все еще под открытым небом пляшут.
– Вы пирожок съешьте, ваше величество. Теплый хлеб злые мысли отгоняет.
Король действительно расслабился лицом, прикрыл от удовольствия глаза и потянулся за чем-то похожим на узелок с легкими золотыми потеками сыра. Внутри оказалось мягкое мясо и обжигающий бульон на пряных травах.
Эремон прибыл сразу с дороги. Он не привык тратить время на глупости, если они не касались обеда, но слишком хорошо знал короля Альберта, чтобы наедаться перед аудиенцией. Эдак его можно было смертельно оскорбить. Король любил угощать не меньше, чем угощаться, – это их с Эремоном роднило.
Альберт расположился в своих покоях, в кресле у окна. Зал для аудиенций был бы слишком официальным для их беседы, а обед попросту делал все лучше. На столе между креслами стояли блюда, источавшие аромат заморских специй, что по весу продавались дороже золота, – возившие их торговцы обладали недюжинной смелостью и внушительной охраной. Они даже простую требуху с подножной зеленью, пищу бедняков, могли превратить в амброзию.
– Приветствую вас, ваше величество! – поклонился инквизитор.
На этом официальная часть стремительно закончилась. Король широко улыбнулся и кивнул Эремону на второе кресло. Инквизитор умел хранить чужие тайны, и порой ему поручались дела, которые требовали справедливого решения, но без огласки и королевского указа. Альберт III и Эремон постепенно стали почти приятелями, насколько это возможно для венценосной особы и человека простого происхождения. К серьезному разговору они перешли лишь тогда, когда добрая половина пирожков, паштета из оленины с поздними сливами и вина были с удовольствием уничтожены.
– Размышляете, верно, зачем я снова гнал вас сюда, едва вы успели вернуться в Университет?
– Думаю, что вы решили, чем этому делу надлежит закончиться, ваше величество. Потому что из университетского оно может стать и государственным.
– Вы хоть
