входило в список запрещенных слов наряду со словами «туалет», «кушать», «типа» и еще несколькими. Я попробовала сама произнести это слово – громко, радуясь своей небольшой шалости:
– Пардон? Пардон?
– Я просто попрощался. Когда прощаются, обращаются по имени. Сандей. Так принято. Разве этого нет в твоей книге?
Он глубоко вздохнул, отвернулся и просиял, увидев Виту в ее прелестной красной шляпке – та стояла следующей в очереди за поцелуями и благодарностями. Я заметила, как он бессознательно сжимал и разжимал кулаки, будто ему не терпелось скорее ее обнять.
– Арриведерчи, – сказала я. – Это значит «до свидания».
Когда я подошла к дочери, мы обе заговорили одновременно, и я тут же замолчала, дав ей слово. Ее глаза сияли, на щеках расцвели два красных пятнышка, как будто у нее была высокая температура.
– Что скажешь, мамочка? – спросила она. – Как тебе мои новости?
– Я беспокоюсь за тебя. Когда ты это решила? Что случилось, Долли?
Но Долли уже смотрела мне за спину; она смотрела на Виту, которая должна была подойти к ней следующей, и ответила что-то невнятное. Я уже давно об этом думала… такой хороший опыт… нравится работать… хотела сделать сюрприз… знала, что ты порадуешься…
Я вспомнила, как Вита часто касалась моей руки и как успокаивала тяжесть ее уверенного прикосновения. Потянулась, чтобы так же похлопать дочь по руке, но та неуверенно посмотрела на мою руку, словно не понимала, чья она.
– Долли, ты решила окончательно? – спросила я. – Бросить школу. Переехать в Лондон.
– Да, уже давно. Мы ничего тебе не говорили, потому что ты стала бы снова и снова обсуждать это со мной и тебе было бы тяжело. Вита много думала. Хотела, чтобы тебе было легче, – она легонько поцеловала меня в обе щеки. – Большое спасибо, что пришла, мама, – добавила она, а когда я ее обняла, прижала руки к бокам, что придало ей нехарактерно неуклюжий вид. Она снова смотрела мимо меня; ее взгляд был устремлен на Виту.
Ролло подошел ко мне и протянул руку, обтянутую бежевым льном.
– Проводить тебя до машины, Сандей? – он указал на Долли и свою жену; те были уже увлечены разговором. Долли отвернулась и наклонилась к Вите; я не слышала, о чем они разговаривали. Ролло же улыбнулся мне, в его глазах было искреннее сочувствие. – Боюсь, это надолго. Вита любит долгие прощания.
Он проводил меня к машине под взглядами Форрестеров и их друзей, как конвой провожает буйного больного. На меня смотрели с тревогой, как на малыша, выбранного идти перед невестой на великосветской свадьбе, – не дай бог что учудит.
Когда Вита наконец села на переднее сиденье, я сказала им обоим, что устала, и добавила, что не хочу, чтобы Вита больше являлась ко мне без приглашения. В ответ они промолчали и всю недолгую дорогу домой сидели тихо. Когда Ролло свернул на дорожку, ведущую к их дому, Вита тут же зашла в дом, не говоря нам обоим ни слова. Ее нарядное платье, высокая шляпка с вуалью, босые маленькие ножки и тишина на улице вместе складывались в ощущение тревожности; она выглядела как человек, сбежавший с места аварии или спасающийся от внезапной опасности. Ролло обошел автомобиль и открыл мне дверцу, не отрывая взгляда от Виты. Он тоже смотрел, как она уходила. Возможно, у него возникло такое же странное ощущение, как у меня, и так же, как мне, ему стало не по себе, потому что он не попрощался, как обычно, запечатлев на моих щеках короткие, как щипки, поцелуи. Вместо этого он обнял меня, прижался щекой к моему виску, слегка сдвинул мою шляпу и тихо произнес:
– Ненавижу конец лета, – он произнес эти слова в пространство рядом со мной, словно обращаясь к кому-то, кто стоял сбоку от меня между нами. – Это гнетущее ощущение, что скоро в школу, – потом он посмотрел мне в глаза и произнес: – Ты тут ни при чем, дорогая. Это все Ви. Она не думает, что делает. Возможно, завтра все изменится.
Он снова выпрямился, а я похлопала его по руке. Тонкая льняная ткань была влажной и горячей; наверно, ему было очень неудобно в этом костюме. Я почти дошла до двери своего дома, когда он что-то прокричал, и я обернулась. Он так и стоял у машины, словно слишком устал и не находил в себе сил дойти до дома; он выглядел каким-то съежившимся и помятым, я еще никогда его таким не видела. Он снял очки и стал протирать их краем рубашки, глядя на меня. В тот момент очки уже не казались мне очаровательной деталью его облика, как совсем недавно; они казались зловещей частью его маскировки, уловкой, благодаря которой он выглядел уязвимым и по-мальчишески милым, хотя не являлся ни тем, ни другим.
Я никогда не видела Ролло в расстройстве – это казалось неестественным и почти пугающим. Однажды, давным-давно, Филлис ограбили; грабители проникли в дом, пока она спала себе наверху и ни о чем не подозревала. Потом она рассказала, что сложнее всего было проснуться и увидеть, что в ее маленьком опрятном кабинете, которым она раньше так гордилась и содержала в образцовом порядке, царил непривычный хаос. Ей казалось, будто она – привидение и ходит по дому после своей смерти. Несколько недель она дрожащими руками наводила порядок в документах. Руки тряслись то ли от страха, то ли от ярости. Видимо, Ролло сейчас смотрел на себя и видел такую же неразбериху, какую обнаружила Филлис в своем кабинете, и принялся срочно приводить себя в порядок – разглаживать складки на костюме и на лбу, касаться своего печального осунувшегося лица. Я знала, что процесс восстановления не пройдет для него бесследно, как не прошел для Филлис. Маленький, но отчетливый след останется навсегда, и избавиться от него будет невозможно.
– Что? – крикнула я.
На этот раз он повторил громче:
– Я сказал «спокойной ночи, Сандей!».
– Спокойной ночи, Ролло, – что-то подсказывало мне, что больше я его не увижу.
Вечеринка в саду у Форрестеров стала началом конца. По крайней мере, для меня. Долли, Вита и Ролло наверняка уже некоторое время слышали медленное и громкое тиканье часового механизма, предвещавшего скорый конец лета. На следующий день я проснулась с острой болью в зубе мудрости. В понедельник взяла отгул, так как знала, что Дэвид справится и без меня. Все равно по понедельникам мне не платили. Я записалась к зубному на после обеда. Позавтракав, занялась стиркой и кое-что поделала по дому, по-прежнему одетая в пижаму. Зазвонил телефон, но подойти
