я не успела – повесили трубку. Резкий звук нарушил тишину моего дома, и я еще не успела отойти от этого вторжения в мое пространство, как примерно через полчаса позвонили в дверь. Я открыла дверь и увидела на пороге бабушку и дедушку Долли; те, как всегда, были бодры и стояли прямо, как лом проглотили. Банни сжимала в руке ключи: я узнала их по брелоку в виде маленького тролля с розовыми волосами. Ключи принадлежали дочери.
– Ой! Ты дома! Давай обойдемся без конфликта, – предупредила Банни, словно ее неожиданно окружили бандиты. – Мы просто приехали за вещами Долли и сразу уедем.
– Привет, Банни. Привет, Ричард, – я за ними не поспевала. Ричард кивнул, но Банни по-прежнему настороженно смотрела на меня, как на любопытное, но совершенно непредсказуемое существо. – Хотите кофе или чаю? А зачем вам вещи Долли? – я вежливо отошла в сторону. – Хотите зайти? – они молчали. – Где Долли? – спросила я.
Я совершенно ничего не понимала, но это чувство было мне знакомо, и я подождала, пока до меня дойдет, о чем речь, – обычно рано или поздно доходило.
– Ричард, иди наверх и собери вещи из ее комнаты, – Ричард послушно взбежал по нашей узкой лестнице с двумя большими, на вид тяжелыми чемоданами, громко ударявшимися о ступеньки с каждым шагом. – Сандей, прошу, без фокусов, – Банни картинно выставила перед собой ладони, словно в шутку отражала легкие удары ребенка. Говорила она медленно и осторожно: – Пойду помогу Ричарду. А ты пока собери все, что еще может понадобиться Долли.
– Где она? – я не понимала, что происходит. Она в больнице, она пострадала? Что от меня скрывают? – Вы отведете меня к ней? – я потянулась к Банни и машинально попыталась ухватиться за ее голую руку, будто падала.
Банни тихо попятилась, и моя рука схватилась за воздух; я потеряла равновесие и уперлась ладонью в стену, чтобы не упасть. Банни не пошевелилась, но закричала: «Ричард!» При этом она продолжала смотреть на меня пристально, не моргая. Потом снова закричала, громче и истеричнее. Ричард вышел на лестничную площадку и начал медленно спускаться вниз.
– Послушай, Банни, я даже не начал собираться. Может, ты этим займешься? Там одни… женские вещи, – он говорил сердито, будто пол Долли неожиданно осложнил ему задачу.
– Ричард, – сказала я, по-прежнему упираясь рукой в стену. Ладонь словно к ней прилипла. Банни таращилась на меня, словно боялась отвести взгляд. – Прошу, объясни, что происходит. С Долли что-то случилось? Она у вас?
Наконец он ответил, но не как обычно весело, с легкой вопросительной интонацией, а нарочито медленно, как будто разговаривал с животным с фермы, которое упрямилось или пережило сильный стресс.
– Долли не вернется, Сандей. Ты понимаешь? Она будет жить с нами, а потом уедет в Лондон.
Он тоже выставил перед собой ладони, словно показывая, что не вооружен и не собирается со мной драться. Будь мы на Сицилии и в другое время, я имела бы полное право устроить драку, если бы мы спорили сидя, а потом он вдруг вскочил бы. Он провел меня на кухню и усадил на стул. Я села, а он поставил передо мной стакан воды, как будто единственной причиной моего поведения была жажда. Банни наблюдала за нами из коридора; Ричард подошел к ней, и она взволнованно зашептала ему на ухо. Я ничего не разобрала.
А ведь я могла бы ее убить, подумала я. Она была такой тщедушной; это было бы несложно. Решив все-таки этого не делать, я встрепенулась и услышала их шаги наверху, в комнате Долли. Через некоторое время они снова спустились в прихожую. Я с подозрением смотрела на них из-за стола на кухне; Банни нервно возилась с замком, как актриса, изображающая, что спасается из плена. Ричард крепко держал в руках чемоданы, точно думал, что я попытаюсь их украсть, а его утрированно-несчастный вид напомнил мне вид актера, игравшего коллектора в одном плохом фильме. Увидев меня, Банни снова разволновалась.
– Так, Сандей. Помнишь, что я сказала? Никаких фокусов, – ее голос срывался на визг, щеки раскраснелись, кажется, от удовольствия. Все тело дрожало от предвкушения; она была как натянутая струна, только тронь – и раздастся музыка.
Я подошла к ним и занесла руку над ее рукой. Банни громко ахнула, отпрянула, а я одним легким движением отперла дверь. Ричард попытался встать между мной и Банни, но в руках он держал тяжелые чемоданы, а коридор был очень узкий, поэтому у него ничего не получилось. Банни, по-прежнему вся волнение, выбежала из дома, а Ричард медленно пошел за ней, неся по чемодану в обеих руках. Я ничего больше не сказала, решила не доставлять Банни удовольствия своими расспросами. Мне не хотелось, чтобы они уезжали и видели, как я стою на пороге. Я поднялась наверх и села на кровать Долли. Страшно болел зуб мудрости; я обязательно должна была пойти сегодня к стоматологу, где отзывчивая девушка в приемной наверняка решит, что я плачу от невыносимой боли, и пропустит меня раньше назначенного времени и вперед других пациентов.
Тем вечером я позвонила Ричарду и Банни, хотя язык еще плохо ворочался после анестезии. Долли ответила после пары гудков. Ее голос прозвучал беззаботно, но, услышав меня, она тут же повесила трубку. Я перезванивала несколько раз, и каждый раз к телефону подходил Ричард, говорил, что Долли не хочет со мной разговаривать, и просил меня больше не звонить. В пятый раз я услышала короткие гудки, и так продолжалось весь вечер. В очередной раз набирая номер, я мельком взглянула на себя в зеркало в прихожей и ненадолго засмотрелась на собственное отражение: опухшие глаза, струйки крови, засохшие вокруг рта и подбородка зловещей коркой, черно-фиолетовые синяки, появившиеся там, где меня даже не касались мягкие и деликатные руки врача. Я выглядела так, будто подверглась жестокому нападению, но мой вид настолько соответствовал моему внутреннему состоянию, что я не испугалась, а, напротив, успокоилась. Ведь со мной действительно обращались жестоко, и это случилось не сегодня, а продолжалось уже много лет, и нападавшими были те, кого я любила больше всего на свете.
Когда я наконец уснула, под действием послеоперационных обезболивающих мне снились странные сны. В них Ричард и Банни танцевали в костюмах с вечеринки и, прогарцевав мимо меня, произнесли: «Только не устраивай сцен, Сандей. Форрестеры не любят сцены». Моя сестра тоже была там; на ней был купальный костюм, и она смотрела на происходящее с крайним интересом. Кожа у нее посинела, волосы высохли, и она рассматривала что-то, что Вита держала в
