подумала я. Сюда лучше тех, кто служит давно и знает, как это делается.
— Привязать рукав к койке, петлю на шею — и удушить себя, — сказала я. — Ты не сможешь, а такие — запросто. Скажи надзирателю, что смотреть надо внимательнее.
И вошла. Гад на меня уставился. Взгляд у него был злобный и совершенно безумный — и рубаху свою он держал, как оружие.
Совершенно напрасно, между прочим. Может, узлы и были какими-то особенными, но связь с адом мы в бастионе перекрыли намертво, поэтому он мог хоть сам завязаться в узел — адских гончих призвать бы не удалось.
Только он этого не понимал, и не чувствовал, что держит в руках пустую тряпку.
— Ладно, — сказала я. — Расскажи, чьё это ухо.
Он смотрел на меня и ухмылялся, гадко, будто это я стояла перед ним голая, а не наоборот.
— Слушай, — сказала я, — лучше говори, пока я спрашиваю, а не прошу охрану выбить это из тебя. Я, конечно, леди, мне порой жаль и таракана раздавить, но ты не таракан, если тебя будут жечь — я на огонь даже не плюну, чтоб слабее горело.
Он смерил меня сальным взглядом:
— Ты до сих пор жива, ведьма, пока я тебе разрешаю.
— Ничего себе, — говорю. — Ты не только наглец, а ещё и дурак?
Он снова ухмыльнулся, снисходительно:
— Да ты знаешь ли, девка, что вот здесь — твоя страшная смерть? — и тряхнул своим завязанным в три узла рукавом. — Стоит только мне сказать пару слов…
— Так скажи, — фыркнула я. — Давай, говори. Напугал кошку рыбьей головой…
От него несло таким, что я понимала: если бы не святые символы везде, по всему бастиону кружились бы бабочки-сажа. Но вот что интересно: он явно совершенно не понимал, что происходит. Он был спокоен, самоуверен и злораден, явно думал, что ситуация у него в руках, и не торопился. Он был простец, совсем простец: не видел, не ощущал, что делает своими узлами и словами. С его точки зрения, я думаю, результат просто появлялся из ниоткуда. И он тут же подтвердил эту мою гипотезу:
— Я скажу, когда захочу. Я белый маг, меня любит Господь, и мне подчиняются древние силы земли. У меня древнее знание и власть над такими тварями, как ты, — и вот тут он заметил Тяпку. — Смотри! — заорал злобно и радостно. — Сейчас я упокою эту нежить!
— Р-рр, — тихонько сказала Тяпка и села у моей ноги.
А гад затряс узлом и завыл:
— Через три узла, и два узла, и сердце совы, и рога козла — убирайся из мира, тварь!
Тяпка выслушала с интересом, я тоже. По-моему, он нёс какую-то нелепую нескладуху — и я подумала, что гончие, видимо, натасканы на определённые слова, как настоящие псы — на команду. Разумеется, ровно ничего не произошло — и гад завыл на все лады, понёс болезненную ахинею, призвал на наши головы силы солнца и луны, проклял нас именем Господним — и чем дальше, тем было жутче, потому что он распалил себя до пены на губах.
И в конце концов я сказала:
— Хватит кривляться.
Вот это его удивило. Не просто удивило даже, а ошарашило. Гад вправду ждал немедленной реакции, ясно было, что ждал, — и я подумала, что у него такое уже получалось. Он уже убивал кого-то таким образом, вот что.
Он так поразился, что принялся проверять узлы — и морда у него на миг даже стала похожа на лицо от потрясения. Но на меня он взглянул с яростной ненавистью: не будь у двери караульных — кинулся бы с кулаками, а так только шипел:
— Ведьма! Проклятая!
— Силы нет, а? — спросила я.
И вот тут злодей меня удивил. Он прямо-таки почти вежливо и, пожалуй, жалобно сказал:
— Вправду нет. А почему?
Я поняла, что тут у нас появился какой-то шанс на разговор, и сказала:
— Будешь откровенно говорить — я объясню. А попытаешься крутить и вилять — конец тебе, так и знай. Если хочешь хоть как-то уцелеть — представь, что ты на исповеди.
Он скривился, но не возразил. Вообще как-то обмяк, присмирел, как прибитый: то ли оттого, что решил, будто его магическая сила покинула, то ли начали действовать знаки наставника Лейфа, и без ощущения ада поблизости гаду в конце концов стало тоскливо и беспокойно. Как пьянице без бутылки.
Я велела принести ему нормальную рубаху и приказала, чтобы надел. Мерзко было смотреть на голого, всё равно что на дохлую лягушку. А почему — я и сама не могла понять: никогда меня нагота особенно не смущала. Но рубаху он надел — и начал говорить.
И говорил, и говорил, и говорил… понесло его.
А в моей голове весь этот поток омерзительного трёпа, хвастовства, сальностей и прочей дряни сам собой укладывался в схему. Я очень многое поняла тогда.
Это был очень тяжёлый способ обучения.
Но ценный.
* * *
Тем вечером у нас был очень расширенный совет.
Там были Виллемина, все детки, Клай и Райнор, Ольгер — а ещё Броук, Норис, наставник Лейф и наставник Элия. Я собиралась до всех донести: вот с чем мы, дорогие мои, имеем дело.
И артефакты я им разложила на столе.
Все рассматривали, только Элия убежал блевать — но это он с непривычки, я не обиделась. Тут ничего не поделаешь: во-первых, не у всех крепкий желудок, а во-вторых, Элия всё-таки был духовник покойного государя и прожил слишком уж спокойную и благополучную жизнь. И я просто подождала, пока он приведёт себя в порядок.
Он пришёл зелёный, но пришёл. Уже очень хорошо.
— Ну так вот, — сказала я. — Вот это ухо — оно когда-то принадлежало несчастной девке, которую эти твари разрезали на части заживо. Уверенные, что делают абсолютно богоугодное и благое дело, потому что на такое их инструктор брал только тех, кем уже ад завладел по самые ноздри. В какой-то момент, насколько я понимаю, они просто переставали отличать добро от зла. Ад врёт, врёт всем, тем и живёт, но почву готовили люди.
— Перелесцы? — спросил Клай.
— В данном случае — наши сограждане, — сказала я. — Но руководили ими из Перелесья, не сомневаюсь. Оттуда присылали инструкции — и там назначали мишени. Это ухо
