платье. Однако я остановлюсь на другом примере. Тот, который не причиняет такой боли.
— Мои родители были убиты ночью, — я смотрю на часы на приборной панели. — Точнее, в три сорок утра. Это время, когда нужно бодрствовать и быть начеку, а не спать.
Он медленно кивает. Я не могу прочесть выражение его лица, даже когда прищуриваюсь, но он определенно не удивлен. Я думаю, что он, вероятно, провел свое исследование, прежде чем дать мне работу, и, кроме того, такие мужчины, как он, относятся к смерти как к части мебели: она всегда рядом и на нее легко закрыть глаза.
— Разве ты не можешь бодрствовать и быть начеку в своей квартире?
— Нет.
В его взгляде вспыхивает раздражение.
— Ты не застрахована от того, что тебя могут запихнуть в багажник, Пенелопа.
Значит, мы возвращаемся к тому, чтобы произносить мое имя именно так.
Довольная тем, что удалось уйти от темы родителей, я отпиваю молочный коктейль и пожимаю плечами.
— Я везучая, помнишь? Я доказала это в телефонной будке.
— Ты не везучая, — огрызается он.
Вместо того, чтобы огрызнуться в ответ, я роюсь в карманах его пиджака и нахожу монету. Я держу ее между нами, и по моему лицу медленно расплывается улыбка.
— Орел или решка?
Он вздыхает, откидывается на подлокотник и прячет свой интерес за костяшками пальцев.
— Хорошо. На что ставим?
— Если ты выигрываешь, то получишь свои часы обратно, — я машу запястьем перед его лицом, его часы скользят по нему вверх-вниз. — Если я выиграю, ты съешь этот бургер.
— Орел.
По щелчку моего большого пальца четвертак кружится в воздухе и со стуком падает на центральную консоль. Я оглядываюсь и смеюсь, а затем бросаю жирный пакет ему на колени.
— Приятного аппетита.
Он хмурится и разворачивает бургер кончиками пальцев. Но потом я сама оказываюсь в глупой ситуации, потому что, когда он сжимает бургер обеими руками и заглядывает в мою гребаную душу, откусывая нелепо большой кусок, горячее, раздражающее вожделение опускается к низу моего живота и обжигает клитор.
Господи. Это всего лишь бургер. Но есть что-то в том, каким маленьким он выглядит в его руках, что-то в том, как напрягаются его покрытые татуировками предплечья и как первобытно его зубы впиваются в булочку. Это заставляет меня задуматься о других вещах, которые он ест подобным образом.
Голова кружится, я приоткрываю окно, незаметно поворачиваю голову и набираю полные легкие чертова воздуха. Я уже собираюсь сделать еще один, когда горячая рука скользит под пиджак и по бедру, заставляя сжаться мои легкие.
Что за…
Мой взгляд падает на книгу, лежащую на центральной консоли. Рафаэль раскрывает ее, вырывает страницу и вытирает ею рот.
Я таращусь на зазубренный край.
— Что…
— Да?
— Это книга.
— Я это осознаю, Пенелопа, — он сминает страницу в кулаке и бросает ее в пакет с едой. Когда я продолжаю сидеть в недоумении, он небрежно пожимает плечами и отправляет в рот кусочек картошки фри целиком.
— В любом случае, не похоже, что ты собираешься ее возвращать.
Я опускаю глаза.
— Откуда ты это знаешь?
— На корешке написано Собственность публичной библиотеки Атлантик-Сити.
А, точно.
— И вообще, зачем ты читаешь это дерьмо? Хочешь получить работу в сфере IT?
— Не думаю.
— Не думаешь?
Не знаю, почему я предпочитаю правду саркастическому ответу, ведь неандертальцы, которые так относятся к книгам, не заслуживают честности.
— Я играю в эту… игру.
Его смех грубоват.
— Ну конечно же играешь.
— Я захожу в библиотеку, закрываю глаза и выбираю наугад книгу для чайников, — продолжаю я, не обращая на него внимания. — Что бы я ни выбрала, я говорю себе, что должна это прочитать.
— Почему?
— Потому что, как я тебе уже говорила, я пытаюсь быть добропорядочной, — говорю я, и в моем тоне слышится раздражение. Под его горячим любопытным взглядом я разглаживаю свой топ и делаю глубокий вдох. — Я пытаюсь найти то, что мне интересно. Что-то, на чем я могу сделать карьеру, — я искоса смотрю на него. — Я же не хочу работать на тебя всю оставшуюся жизнь, не так ли?
У него на языке закипает веселье, он сжимает губы в попытке подавить его. Когда он откусывает еще кусочек от своего бургера, я снова вспыхиваю от жара.
— Что заставляет тебя думать, что ты найдешь свою карьеру в книге для чайников?
— По большей части, я выдаю желаемое за действительное, — признаю я. — Я пробовала другие работы, но, похоже, ничего не клеится.
— Например?
— Ну, я работала в автосалоне, продавцом в торговом центре, стриптизершей, секретаршей…
Мои слова обрываются, когда предплечье Рафаэля напрягается.
— Стриптизершей.
Его тон спокоен. Слишком спокойный, чтобы чувствовать себя комфортно. Всего одно слово, четыре слога, но оно проникает сквозь мою кожу и кристаллизует мою кровь. Почти невозможно изобразить безразличие, когда я поднимаю взгляд, чтобы встретиться с его, но это не мешает мне попытаться.
— Да.
Темнота, бушующая в его глазах, нервирующая.
— Ты была стриптизершей.
На этот раз мне удается только кивнуть.
Крошечная искорка чего-то нервирующего мелькает в его взгляде. Он скребет зубами по нижней губе, бросая взгляд на крышу своей машины.
Когда его глаза опускаются к моим, они чернее, чем нефтяное пятно, и такие же опасные.
— У тебя хорошо получалось? — напряженно спрашивает он.
Я вызывающе выпячиваю челюсть.
— Да.
Он мрачно выдыхает. Откинувшись на спинку своего огромного сиденья, он поглаживает подбородок и медленным, всевидящим взглядом пробегает по моим бедрам и груди. К тому моменту, когда он останавливается на моем лице, все мои нервные окончания горят, а легкие не справляются с напряженным дыханием.
— Так покажи мне.
Глава двадцать вторая
Я моргаю.
— Что?
— Так покажи мне, — повторяет он без всякого выражения.
По мне пробегает холодок. Несмотря на то, что черты его лица полностью лишены юмора, он не может быть серьезным. Он хочет, чтобы я станцевала стриптиз для него?
Это ещё одна игра. Точно такая же, как в та, в которой он загнал меня в телефонную будку своим силуэтом, похожим на затмение, и шелковыми угрозами, эта игра направлена на то, чтобы заставить меня вертеться, как уж на сковороде. Сглотнув комок в горле, я выпрямляю спину и бросаю на него свой лучший взгляд безразличия.
— Ты ешь.
Он опускает стекло на дюйм и выбрасывает бургер на улицу.
Я сглатываю.
— Здесь?
Он кивает.
— Здесь нет места.
Не говоря ни слова, он наклоняется к своему сиденью, и оно с жужжанием отъезжает назад, создавая большое пространство между его коленями и
