В Москве о договоре боярина Михаила Борисовича Шеина с польским королем узнали поздно, только 2–3 марта, причем не из отписки из полков, а от воевод войска бояр князя Дмитрия Мамстрюковича Черкасского и князя Дмитрия Михайловича Пожарского, готовых выступить в поход из Можайска под Смоленск. По сведениям польского пленника, присланного в Можайск 28 февраля, боярин Михаил Борисович Шеин «с полским королем помирился февраля в 16-й день в неделю, в масленое заговейно, и присяга меж ими была… а договорились де на том, что Михайла Шеин с товарыщи с государевыми ратными людми с конными и с пешими, и с неметцкими людми отпустить к государю к Москве; а пошол де из под Смоленска Михайло Шеин с товарыщи, заговев на первой неделе, в середу февраля в 19 день». На следующий день из-под Смоленска в Можайск приехали «посланники» Григорий Горихвостов и подьячий Пятой Спиридонов, подтвердившие все эти известия. Поэтому можайские воеводы обратились к царю, чтобы тот вывел их из создавшейся затруднительной ситуации: им велено было «помочь учинить» войску боярина Шеина под Смоленском, а войско это направлялось уже в сторону Москвы. Кроме того, польский король Владислав, по расспросным речам того же пленного, собирался идти вслед за отходящими русскими полками, чтобы встать лагерем между Вязьмой и Можайском и дожидаться царских послов.
4 марта навстречу боярину Михаилу Борисовичу Шеину был послан из Москвы Моисей Федорович Глебов. Он должен был выяснить у бывшего предводителя смоленской рати подробности того, что сообщили «в розспросе» царю и Боярской думе Григорий Горихвостов и Пятой Спиридонов. Первое: что это за шестнадцать статей договора, на которых боярин Михаил Борисович Шеин помирился с королем Владиславом и целовал ему крест? Второе: какова судьба наряда и запасов? И третье: сколько людей возвращалось с боярином Шеиным и сколько осталось под Смоленском? Царя Михаила Федоровича также интересовало, кто остался «на королевское имя», а кто возвращался в Москву. Всего из-под Смоленска ушло 8056 человек, больных осталось 2004 человека, а к польскому королю ушло служить только восемь человек, из которых шестеро были донские казаки.
Войско не винили в отходе, а наоборот, объявляли ему благодарность за службу: «А дворяном и детем боярским, и неметцким полковником, и руским и неметцким салдатом, и иноземцом, и атаманом и казаком сказать, что служба их, и раденье, и нужа, и крепкостоятелство против полского короля и против полских и литовских людей, и что с ними бились не щадя голов своих, государю и всему Московскому государству ведомо»[309].
Боярина же Михаила Борисовича Шеина и других воевод ожидало, напротив, серьезное разбирательство, «для чего Смоленской острог покинули». Разбирательство это сразу же по получении вестей в Москве было поручено боярам князю Ивану Ивановичу Шуйскому, князю Андрею Васильевичу Хилкову, окольничему Василию Ивановичу Стрешневу и дьякам Тихону Бормосову и Дмитрию Прокофьеву[310]. Если победителей, как известно, не судят, то с побежденными не церемонятся. Для боярина Шеина наступило самое тяжелое время, когда, оставшись без заступничества умершего патриарха Филарета, он был выдан на расправу всем своим недругам в Боярской думе. 18 апреля 1634 года царь Михаил Федорович «слушал со всеми бояры дело о Михайле Шеине с товарыщи, и указал государь, а бояре приговорили Михайла Шеина, да Артемья Измайлова с сыном его с Васильем, за их воровство и измену, казнити смертью»[311].
Десять дней узники провели в томительном ожидании, надеясь на помилование. Но 28 апреля 1634 года их привели в Приказ сыскных дел, где дьяк Тимофей Бормосов в присутствии бояр зачитал им и другим обвиняемым приговор. Решение было окончательным: казнить М. Б. Шеина, А. В. и В. А. Измайловых, а воевод князя С. В. Прозоровского и М. В. Белосельского сослать в Сибирь. При этом царь Михаил Федорович, «по упрощению» царицы Евдокии Лукьяновны, заменил сыну боярина Шеина Ивану Михайловичу смертную казнь на ссылку с матерью и женой в Понизовые города. Дрогнуло ли его сердце, когда он должен был обречь Ивана Шеина на те же страдания, которые сам переживал в детстве, неизвестно. Сын казненного воеводы не перенес позора и умер по дороге, едва выехав из Москвы, своей смертью еще больше усугубив трагизм ситуации. Главных же обвиняемых в тот же день 28 апреля «повели к казни за город на пожар», где дьяк Дмитрий Прокофьев «чел измену по списку». Обвинение, зачитанное боярину Шеину перед казнью, содержит не просто перечень преступлений на службе под Смоленском, а подробности боярских обид, которые в другое время бояре молча терпели. Тут ему припомнили все: «И ты, Михайло Шеин, из Москвы еще на государеву службу не пошед, как был у государя на отпуске у руки и вычитал государю прежние свои службы с болшою гордостию, а говорил, будто твои Михайловы и прежние многие службы были к нему государю передо всею твоею братьею бояры, а твоя де братья бояре будто в то время, как ты служил, многие по-запечью сидели и сыскать их было не мочно, и поносил всю свою братью пред государем с болшою укоризною, и службою и отечеством никого себе сверстником не поставил». Не должны ли были судьи, бояре князь Иван Иванович Шуйский и князь Андрей Васильевич Хилков посчитать, что это их назвали «запечными» боярами? Интересно, что далее говорится о реакции царя Михаила Федоровича на этот демарш боярина Шеина на отпуске перед началом кампании: «И государь, жалуя и щадя тебя Михайла для своего государева и земскаго дела и не хотя тебя на путь оскорбить, во всем тебя умолчал». Также промолчали бояре, опасаясь «роскручинити» государя. Но, как видим, не забыли «такие грубые и поносные слова, чего было кому от тебя и слышати не годилось»[312].
Вообще с назначением воевод смоленского войска выходили грандиозные скандалы. Еще в 1631 году в будущий поход под Смоленск планировали отправить бояр князя Дмитрия Мамстрюковича Черкасского и князя Бориса Михайловича Лыкова, страшно разругавшихся друг с другом. Князь Борис Михайлович Лыков жаловался патриарху Филарету Никитичу на то, что его назначили в товарищах с князем Дмитрием Мамстрюковичем Черкасским: «говорил в Соборной церкве ему государю такие слова, что всякий человек, кто боится Бога и помнит крестное целованье, и тот таких слов говорить не станет»[313]. Второй воевода обвинял первого в том, что у него «нрав тяжелой и прибыли, как ему быти с боярином в государеве деле, не чает». Отказ от службы дорого стоил боярину князю Борису Михайловичу Лыкову, «наряжавшемуся на государеву службу год» и в итоге заплатившему за бесчестье двойной оклад боярину князю Дмитрию Мамстрюковичу Черкасскому — 1200 рублей. Однако теперь, когда решалась участь боярина Шеина, он должен был понимать, что штраф оказался для него меньшим злом.
Главные обвинения воевод боярина Михаила Борисовича Шеина и окольничего Артемия Васильевича Измайлова касались, конечно, их службы. Вспомнили и о медленном продвижении рати к Смоленску, и о плохом информировании царя и патриарха о ведении боевых действий и положении в войске, и об отсутствии совета с русскими ратными людьми и немецкими полковниками, и о «корыстовании» лучшими смоленскими селами и деревнями. Ключевой пункт обвинения касался самовольного договора с королем и отдачи наряда и запасов (кроме 12 пушек, которые все равно оказались у польского короля). Воеводы Михаил Борисович Шеин и Артемий Васильевич Измайлов, отходя из-под Смоленска, отдали на расправу несколько десятков русских людей и выходцев из Литвы, перешедших на службу московскому царю и казненных после того, как их бросили царские воеводы. Больнее всего для самолюбия царя и Боярской думы был сам порядок отхода: «А как вы, Михайло с товарыщи, шли сквозь полские и литовские полки, и ты, Михайло, велел все государевы знамена свертеть и положить перед королем на землю, и, положа знамена, кланялся ты, Михайло с товарыщи своими, королю в землю, и тою своею явною изменою государскому имени учинили болшую нечесть, а Московскому государству учинили болшую укоризну и убытки многие»[314]. «Низкий поклон» королю от русских воевод польская сторона включила в текст условия о сдаче, так что это не было самостоятельной выдумкой боярина М. Б. Шеина[315].
