Она замолчала, осушила стакан.
Мне с огромным трудом удалось сдержаться и не сказать: «Не останавливайся на полпути, Вирджиния, выкладывай все, раз уж начала…»
Но я, слава Богу, не раскрыла рта. Просто сидела, ждала, и счастье, которое испытывала чуть раньше, медленно, но верно покидало меня. Неужто я вызывала такую ненависть? Вирджиния всю жизнь ждала, чтобы выплеснуть все это на меня, и я же ее и спровоцировала. Я-то считала себя сильной. Непобедимой. А сейчас чувствовала, что меня размазали по стене.
Я вновь наполнила ее стакан. Она этого даже не заметила.
– Вот так, моя маленькая сестра. Что-то закаменело в моем сердце. Мне было лет шесть, когда я подумала: «Господи, теперь мне придется приглядывать за моей матерью… и этим младенцем, который никому не нужен, которого никто не хочет. Я никогда не буду счастлива». В шесть лет, Дилли, я так подумала, и, знаешь, действительно не была. Это все твоя вина. Чего тебе приспичило родиться? Ради чего ты родилась? Ты это знаешь? Именно потому ты такая… такая… – она поискала слово, – бесчувственная. А ты такая. Ничто тебя не трогает. Ты непробиваемая. Никакая обида тебя не берет.
Я буквально ощутила боль Вирджинии. Потрясенная, смогла лишь скрыть собственный страх и сосредоточиться на конкретных фактах. Я понятия не имела, каково чувствовать себя нежеланным ребенком… потому что, чтобы чувствовать себя нежеланным, надо знать, а каково это – быть желанным.
Она ждала, дыша, словно дракон, через нос, глаза вновь превратились в камни, сверкающие, как отполированное стекло.
– Я так не думаю, – осторожно начала я. – Я просто… ну… жила с этим… я просто жила. Вставала утром, набирала полную грудь воздуха, и день проходил, как ему и полагалось пройти… я даже не просила чего-то лучшего, плыла к вечеру, принимала как тумаки, так и радости. Я помню, как взяла то, что смогла найти, то, что мы могли позволить себе, на праздник урожая в школу. Три картофелины и два апельсина. Пакет разорвался, и мистер и миссис Корбетт и их девочки, они жили в доме номер девять, долго смеялись. Я не ждала ни лучшего, ни худшего. Просто подняла их с пола, положила на стол и вернулась к своему месту… прошла мимо их шепота, словно он не имел ко мне никакого отношения.
– Тебе не хотелось отомстить?
– Такая мысль даже не пришла мне в голову. Они обладали тем, что принадлежало им, я обладала тем, что принадлежало мне, и полагала, что так оно и должно быть. Это могли быть выращенные в собственном огороде дыни, корзины с фруктами, любовь, одежда. Когда у меня не было туфель, я не ходила в школу до дня получки мамы, когда она мне их покупала. Меня все устраивало…
– Тебе удалось пройти через те годы без особых потерь, – пробурчала она. – До того момента, как ты встретила Френсиса и стала золотой принцессой.
– Я плохо их помню.
– Потому-то и прошла через них. Тебя они не тронули. Ты же непробиваемая. А я вот помню каждое мгновение. Фонари под глазами матери, руки в синяках, выбитый зуб, слезы и, что еще хуже, молчание, «скорая помощь», вечер, когда собственный отец сбросил тебя с лестницы, день, когда пришли судебные приставы и забрали все… все, кроме тебя. Они оставили только кровать, в которой ты, только что родившаяся, лежала с моей матерью, и мою кровать у противоположной стены. Ты ревела, и тебя утешали, давая тебе грудь, тогда как меня бросили одну, в терновник, в подземелье. Я росла, мечтая стать золотой принцессой. И мой отец, богатый и прославленный король, уехал за моря-океаны, и моя мать была королевой в ее маленьком дворце, и у нас были красивые одежды, и мы ходили с высоко поднятой головой, и у меня была удивительная крестная-фея, которая приглядывала за мной и обожала меня, и мне предстояло выйти замуж за принца…
– Джинни, – прервала я ее, – ты совсем рехнулась?
Но мои слова не остановили сестру. Слушали и другие посетители ресторана, сидевшие за соседними столиками.
– И тут появился ребенок… тощий, несчастный, орущий, нежеланный… и он, этот ребенок… обрушил крышу дворца на головы всех… Все добрые феи, собравшиеся около этого несчастного дитяти, сразу же поняли, что она несет с собой зло, что ничего хорошего ждать от нее не приходится, но тринадцатая фея, та, которую никто не приглашал, что-то прошептала над ее кроваткой и сказала, пусть этого никто не слышал, что придет день, когда ей улыбнется удача, у нее будут деньги, полноценная жизнь, хороший муж, занимающий высокое положение, любовь и прекрасная семья, которые компенсируют все страдания, выпавшие на долю этой маленькой бедной девочки. И все это, сказала тринадцатая фея, останется с ней на всю жизнь. Вы можете думать, что у вас есть все, но со временем она покажет вам, что у вас нет ничего. Богатства будут у нее и в кармане, и в сердце, и она никогда их не потеряет.
Джинни рассмеялась, подняла стакан, улыбнулась отнюдь не весело.
– И разумеется, ты никогда этого не сделаешь, маленькая сестра, не так ли? Ты, возможно, обаятельная и щедрая, как все говорят, но ты не дура. Это опора, на который ты стоишь. Моя – Брюс. Я выбрала его, потому что он хороший, спокойный, надежный человек, который, я думала, будет и добрым.
– Он у тебя добрый. Очень добрый.
– С достойной профессией, сантехник, которая никогда не выйдет из моды…
– Но ты его любила? – спросила я.
– Я любила, что он любил меня. Чувствовала себя в безопасности… Знала, что он никогда не перевернет мой мир с ног на голову и не разобьет мне сердце… и не свернет шею. Но я не жила, Дилли. Я не жила.
Те гребцы, та ива, решение, что это надо сделать.
– Я тоже.
Но Вирджиния меня не слышала.
– О, ты. Ты получила все. Сорвала банк. Все, о чем я знать не знала и внезапно захотела. И тебе даже не пришлось ждать. Тебе еще нет и двадцати, как вдруг появляется Френсис, и вот оно, бракосочетание десятилетия, золотая карета и все…
– Да перестань, Джинни… это уже чересчур…
– Да перестань, Дилли… тебе едва исполнилось девятнадцать, а трон жизни уже преподнесли тебе на тарелочке.
– И я ухватилась за него, как ухватилась и ты, возможно, по тем же причинам.
Она скептически посмотрела на меня.
– Ты всегда была снисходительной маленькой сучкой.
«В зависимости от обстоятельств», – с неожиданной теплотой подумала я. Порадовавшись, что рядом много ушей, а она не употребила более крепкое словцо.
– Спасибо тебе.
– Не стоит. И потом у тебя есть страховка на все случаи жизни. Кто это сказал насчет центра, который может не выстоять?
– Йейтс, – ответила я. – Ирландский поэт.
– Я чертовски хорошо знаю, кто такой Йейтс. Просто не помнила, кто это сказал. Напомню тебе, что я ходила в начальную школу, а ты – нет.
– А я напомню тебе, что я об этом не знала, поэтому меня это не волновало. В отличие от тебя.
