а о чем умалчивать. На поле политических манипуляций нацисты были новаторами. Хотя, разумеется, в сравнении с современными политическими партиями они выглядят дилетантами, безнадежно искренними в выражении своих кровожадных мечтаний.
Однако общий посыл нацистов был ясным и последовательным. Как и следовало ожидать, в центре их пропаганды стоял пламенный национализм. Избирателям говорили: немцы превосходят все прочие народы в расовом и культурном отношении, они призваны господствовать над остальными. Партия обещала вернуть утраченные земли отцов и создать «Великую Германию», где свободно вздохнут миллионы немцев, живущих сейчас под иноземным владычеством. Русских она изображала как отсталых звероподобных существ, неспособных противостоять мощи современной Германии, французов и англичан — как цивилизованные, но выродившиеся народы, которые, возможно, и не захотят воевать. Жесткие ограничения, наложенные на Германию, объяснялись международным (иногда «еврейским») заговором. Нацисты стремились пересмотреть внешнюю политику Германии: требования их были просты и ясны — возвращение утраченных земель и «достойное место для Германии». Здесь спорить было не о чем. За это выступали почти все германские партии — нацисты выделялись среди них лишь пламенностью риторики. Однако в области внешнеполитических требований у нацистов было два преимущества. Во-первых, они не обладали властью — и, следовательно, оставались чисты: большинство других партий участвовало в веймарских коалиционных правительствах, а значит, обвинения в готовности продать родину иностранным державам падали и на них. Последовательный реваншизм Гитлера, его призывы к перевооружению, воинственность самого нацистского движения — все это поддерживало внешнеполитические требования нацистов и усиливало их привлекательность. Ведь условия мирного соглашения в самом деле были тяжелы, и большинство немцев считали их несправедливыми. Аннексия немецких территорий, репарации — все это повышало шансы на выборах для нацистов и других реваншистских движений. Разумеется, согласно международным договоренностям, державы-победительницы обязаны были в указанный срок вывести войска из долины Рейна и отменить репарации. Поэтому немцы не считали, что ускорение этого процесса под силовым давлением — или, быть может, даже возвращение кое-каких утраченных территорий — может привести к серьезной войне. В геополитических вопросах Гитлер отвечал чаяниям немцев: он говорил то, что они хотели услышать от Германии как великой державы. Поэтому внешняя политика нацистов — агрессивность без войны — устраивала всех. И первые шесть лет своего правления Гитлеру действительно удавалось балансировать на этой грани.
Однако не внешняя политика решала судьбы партий: немецкие избиратели (как и большинство избирателей вообще) больше интересовались тем, что делается у них дома. И здесь вторым преимуществом нацистов стал радикальный национализм. У нацистов имелась уникальная внутриполитическая программа — мощная, увязанная в один узел с внешнеполитической, соответствующая «надклассовости» самой партии. Один из респондентов Абеля так вспоминает свое первое знакомство с нацистской идеологией трансцендентного национализма:
Я был захвачен не только его страстной речью, но и безоговорочной преданностью всей немецкой нации, у которой главная беда — раскол на множество классов и партий. Наконец-то нашелся человек, знающий, как объединить народ! Уничтожить партии! Отменить классы! Настоящий Volksgemeinschaft! Этим целям я готов был отдать без остатка всю свою жизнь… Так я вступил в гитлерюгенд, где нашел то, что всегда искал, — настоящее товарищество (Merkl, 1980: 251).
В дневнике школьной учительницы, слушавшей выступление Гитлера перед огромной толпой, также подчеркивается трансцендентность его национализма:
Был абсолютный порядок и дисциплина, хотя собралось 129 тысяч человек разного возраста и происхождения. Перед нами стоял Гитлер в скромном черном пальто. Главная тема: из партий должна вырасти нация, германская нация. Он проклинал систему («Я хочу знать, что еще необходимо разрушить в этом государстве!»)… он ни на кого не нападал персонально, не давал обещаний — ни туманных, ни конкретных. Как много глаз было устремлено на него с трогательной верой! На него смотрели как на воплощенную надежду, как на спасителя от невыносимых страданий, человека, который протягивал руку прусскому князю, ученому, священнику, крестьянину, рабочему, безработному, чтобы освободить их всех от партий и сплотить в единую нацию (Noakes, Pridham, 1974: 104).
Заметим это перечисление классов. В прошлой главе мы показали, что притязания нацистов не были чисто риторическими — они отражали реальный состав нацистского движения. Большинство нацистских ораторов связывали в своих выступлениях внешние и внутренние аспекты национализма, призывали преодолеть классовый раскол, использовали агрессивную риторику. Политические враги всегда были для них «иноземцами» или «чужаками». Левые — либо большевики, либо евреи; финансовый капитал — иностранный или еврейский; либералы и католики — интернационалисты. Враги для нацистов всегда обладали смешанной этнической и политической идентичностью — и решением проблем с врагами должны были стать этнические и политические чистки. Нацисты призывали «прикончить», «уничтожить», «раздавить» «марксистско-еврейско-капиталистическую грабительскую систему», «красно-черный интернационализм», разделяющий немецкую нацию. Они обещали «разбить им всем головы», чтобы сохранить общественный мир. Буржуазные партии и партии групповых интересов изображались как «раскольники», в погоне за классовой или групповой выгодой разделяющие нацию, — ибо обращение к отдельным классам, Stand (статусным группам) или Beruf (профессиям), по мнению нацистов, неизбежно ее разделяло. Когда к подавлению классовых разногласий во имя единства нации призывали лидеры правой ДНВП, сами принадлежащие к высшим классам, лицемерие их было очевидно, особенно рабочим. Верхушка ДНВП, как и у других буржуазных партий, принадлежала к привилегированным классам. Социалистов и коммунистов представляли в основном рабочие, с заметной примесью евреев. Не такими были нацисты — они в самом деле представляли собой «надклассовую» партию, способную, как казалось, выступать за социальную справедливость для всей Германии. Этот органический национализм пронизывал собой всю идеологию и риторику нацистов.
Помимо привлекательной в целом риторики, нацисты выделяли и интересные конкретные предложения. Во времена Депрессии невозможно было не замечать экономических проблем. Однако Гитлер, и с ним большинство нацистов, порицали узкоэкономический взгляд на вещи и стремились подчинить экономику политике. Политэкономия нацизма восходила к немецкому этатизму, ведущему свое начало от Фридриха Листа, через автаркический государственный социализм сверху, предложенный Ратенау во время Первой мировой войны, — и вплоть до 1920-х, когда эта идеология окрасилась в «народнические» тона (Barkai, 1990). Именно из этой научной традиции нацизм заимствовал различие продуктивного/творческого и непродуктивного/еврейского капитала.
Эта политэкономия обращалась к различным групповым интересам. Автаркия (со снижением процентной ставки по банковским ссудам) пропагандировалась в первую очередь среди крестьян, которые должны были выиграть от снижения продовольственного импорта и задолженности. Многие крестьяне голосовали за нацистов, исходя именно из своих материальных интересов (Brustein, 1996). Однако это не было тактическим ходом, рассчитанным лишь на завоевание голосов крестьян. Сельскохозяйственная политика нацистов логично вписывалась в основной круг их тем. В «Официальном заявлении о сельском хозяйстве и крестьянах» говорилось: только национальное самоопределение освободит Германию от «долгового рабства у международных финансистов» и «международного еврейского капитала». Репарации, тяжким бременем лежащие на сельском хозяйстве, необходимо отменить — так же,
