Возле памятника на коленях стоял запоздавший путник, несколько едва угадываемых бесформенных призраков держали его за руки.
Гладиаторы бросились к прохожему. Державшие за руки мрачные создания отпрянули и начали отступать за памятник, и тут же за спиной отсвечивающего мраморной белизной Геркулеса стало разрастаться гигантское бесформенное облако, гасившее редкие звезды, испуганно заглядывавшие в неширокий прогал, образованный площадью.
Низкорослые тени истошно закричали, их поддержал зловещий басовитый надрывный вой.
Гладиаторы отпрянули.
Храбрий обнажил меч и, приказав лучникам обстрелять возвышавшееся над памятником облако, бросился на помощь путнику.
Видно, стрелы угодили в цель. Зловещий вой внезапно оборвался, послышался надрывный болезненный стон, который издает раненое животное.
Гладиаторы бросились в атаку, тени бросились наутек. Облачный призрак неожиданно скомкался и поспешно скрылся за углом храма. Храбрий бросился за ним. В руки гладиаторов попал один-единственный нападавший. Когда с его головы сдернули капюшон, он оказался обычным негодяем.
Посланный за подмогой гладиатор, вернувшись, передал ответ начальника ближайшей центурии вигилов, чтобы «разбирались сами», у него, мол, и своих забот хватает, затем объяснил «гражданину», что его бойцы так далеко не ходят. Нет команды…
Пришлось самим доставлять захваченного преступника в городскую префектуру. К удивлению Остория, эдил, дежуривший в ту ночь, не обратил никакого внимания на бандита. Более того, он даже попытался задержать Остория. Заявил, что разгуливать по городу с оружием имеют право только бойцы его когорт, что это распоряжение самого префекта, а на всяких содержателей гладиаторских школ ему наплевать.
Осторий осторожно взял его за плечо, с силой стиснул и предупредил, что у него тоже приказ. Самого императора – «навести на улицах порядок, для чего задерживать преступников, при необходимости применять оружие, а тем, кто способствует разгулу посягательств на жизнь и кошельки граждан, напомнить о их обязанностях», – так что спорить с ним, с управляющим императорской школой гладиаторов, будет «себе дороже».
То-то удивился Осторий, когда чиновник, сплюнув, заявил, что у него «свое начальство» и слушать всяких «управляющих» ему недосуг. Правда, бойцов Остория он приказал отпустить, а захваченного бандита запереть в карцер.
Там же в начале Субуры гладиаторов нагнал Храбрий.
На вопросительный взгляд Остория развел руками.
– Ушел, гад! Растворился во тьме где-то возле храма Юноны Светоносной.
– Поищи его логово, Храбрий. Может, дать тебе в подмогу пару моих храбрецов?
– Не стоит привлекать внимание. Я его знаю, этот огрызок тьмы очень хитер. Мне приходилось с ним встречаться.
Утром Флавиний, явившись в префектуру, обнаружил, что всех задержанных подозрительных лиц чиновник приказал выпустить.
– Так распорядился префект, – развел руками магистрат.
– Ты допросил их? – поинтересовался Флавиний.
– Зачем? Неужели ты предлагаешь мне руководствоваться не словами моего начальника, а какого-то ублюдка-ланисты! У меня на руках четкий приказ – «сохранять спокойствие в городе» и «не ввязываться ни в какие переделки».
* * *
Когда император услышал о результатах ночного рейда, он приказал вызвать наследника, а Бебию Лонгу передать, чтобы тот сегодня же – немедленно!! – отправлялся в Испанию за Присцианом.
Оставшись с наследником наедине, Тит положил руку на плечо семнадцатилетнего юноши.
Заглянул в глаза:
– Как только Бебий привезет Присциана, тебе придется откровенно поговорить с Катилием Севером. Это выходит за всякие рамки. Понимаю, это трудно, ведь Катилий был твоим воспитателем и, по твоим словам, достойно исполнял обязанности.
Марк погладил подбородок, потом с горечью признался:
– Понять не могу, как он отважился? Зачем доверился Аттиану?
– Да, это интересный вопрос, но я не о том. Ты представитель высшей власти и веди себя как достойный наследник Адриана. Ничего личного, все для пользы дела! Никаких сантиментов, увещеваний, воспоминаний. Ты должен добиться от него откровенного признания. Он должен рассказать все, что знает о заговоре. Я понимаю, это трудно…
– Я справлюсь, отец… – ответил Марк Аврелий. – Я исполню долг, возложенный на меня Адрианом. Ты воспитал меня…
Тит Антонин перебил его:
– Марк, не говори красиво. Постарайся довести до разума Катилия, что добро злом не исправишь, и то, чему он поддался, недостойно гражданина.
Глава 3
За весь путь до Тарракона вот о чем ни разу не пожалел Бебий Корнелий Лонг – о том, что ввязался в эту историю с Храбрием и Атизией.
Казалось, пустяк – надавить на Секста Барбара, напомнить о его обещании во всем помогать посланцу императора, но мысль о возможности – необходимости! – соединить влюбленных согревала душу. Ему чудилось, что помощь в таком немудреном деле как бы уравновешивает его соучастие в жестоких – государственных! – интригах, в которых никогда и ни к кому нельзя испытывать жалость. Пусть он угодил в эту западню не по своей воле, пусть исполнение долга превыше всего, пусть безопасность многих стоила жизни прощелыги Присциана, ввязавшегося в эту паскудную историю и собственной рукой подписавшего себе смертный приговор, и тем не менее…
…Наступит день, и он объявит Присциану: тебе предписано отравить себя или, если струсишь, мне придется погубить тебя мечом. Потом мне же придется выступить свидетелем, будто изменник скончался от апоплексического удара!
Никакие отговорки, что все законно, что во имя благоденствия Рима так и надо поступать с изменниками, не спасали Бебия от несвоевременных сомнений. В который раз, уже не стесняясь, в противовес выутюженным философским истинам он повторял: «…Спаси и сохрани, спаси и сохрани».
За что ему этот жребий? Да, Присциан горлохват, развратник и сволочь, но ведь человек.
Ровня…
Они встречались в Риме…
«…Избавь от греха, ведь ты же всемогущ, как утверждает Эвтерм!..»
Всю жизнь смеялся над этими занудными заклинаниями, а как только приперло, вспомнил…
Он знал Антонина, знал Марка и не мог позволить себе выглядеть в их глазах «тюфяком», чурающимся ответственности, плюющим на благоденствие подданных, на политику «мягкой силы», провозглашенную Траяном, требовавшим от подданных сегодня стать лучше, чем вчера, а завтра лучше, чем сегодня. Этот путь в царство Разума открывал захватывающие перспективы. Он всем сердцем, всей душой желал, чтобы состоялась земная благодать. Пусть все люди станут как братья. Смущало только бессознательное и мощное нежелание лишать жизни своего ближнего.
Но ведь другого пути нет и быть не может! Он не может бросить в беде лучших из всех известных ему правителей.
Другое дело Храбрий и Атизия. Душа пела, вспоминая о них.
Почему? Ответь, распятый?
Это напоминание являлось как бы отдушиной – ведь нужна человеку хотя бы какая-нибудь отдушина! Вспоминался Храбрий и его дрогнувший голос, когда при прощании Бебий упомянул, что помнит насчет Атизии.
Он сказал: «Благодарю, господин!»
Удивительно, но никаких препятствий со стороны наместника Бебий не встретил. Грубоватый Сект принял
