сын бастард, то она нарушает правило богов, сохраняя трон не для Дома Акумов, а для себя самой. Однако такому не бывать. Можно наставить рога мужчине, но никак не королевству. Заговор с целью захвата короны есть измена короне. А потому, девочка, если ты лжешь или мы обнаружим, что ты в сговоре, то ты сама станешь изменницей. Кроме того, женщина, уличенная в тайном сговоре, считается ведьмой. Итак, еще раз, девочка, что ты такое видела?
В уме у Соголон отыскивается название всем этим сморщенным ведрам дерьма, которые снисходительно называют ее «девочкой».
– Нет, ваши сиятельства. Я ничего не замечала.
– Отправить ее к Аеси! – теряет терпение выходец из Малакала. – Пускай сам выбивает из нее ответ.
Горбун кивает в знак согласия.
Ее оставляют в комнате храма за королевским подворьем. В помещении туманно и бело, и вместе с тем это зеленое царство с растениями, которые тянутся, разрастаясь, вьются и переплетаются, а в их гуще солнечно желтеют чашечки раскрытых цветов – буйство лесной зелени, застывшей неподвижно. Окон здесь нет, но внутри светло как днем. Потолки из стекла покоятся на деревянных рамах. Соголон прежде не видела ничего подобного – не как пестрые навороты бус, что носят здесь женщины, а скорее как окна, по которым она вначале робко постукивала, думая, что там в оконных проемах ничего нет. До слуха Соголон доносится шорох, и вот Аеси уже в комнате, хотя не было видно, как он зашел. Дверей здесь тоже не видать, но ясно, что он вошел в одну из них.
Он указывает на два табурета посреди этой полянки и велит ей сесть.
– Ты как думаешь, нынче вечером будет дождь? – интересуется он.
– Я…
– Отвечай, дитя, да или нет?
– Не знаю.
– Не знаешь? Но ведь даже торговка с рынка читает по облакам, прежде чем выйти из дома.
– Не имею привычки глядеть в небо, – говорит она.
– Девочка, мы оба знаем, что это неправда. Ты же родом из селения? Как там еще можно отличить начало дня от его конца?
Соголон не отвечает.
– Какая милая в тебе грубоватость, – склабится он. – Глуповатая, но освежающая.
Входя в комнату, Соголон ожидала чего угодно: вопросов, которые врезаются в плоть, или ножей. Она не знает, о чем всё это, но ощущается оно движением по кругу. «Преврати его во что-нибудь у себя в голове; уменьши его, спроси себя, зачем на нем только красное с черным, как на дурачке», – звучит голос, похожий на ее собственный. «Я ничего не видела», – молвит она про себя. Вот что она скажет. Не то чтобы она была предана этой Сестре Короля; безусловно, он знает о том, как та с ней обошлась. Затем Соголон прикидывает, а что ей действительно известно? На самом деле не так уж много; ничего вне пределов, отводимых низкородным для выполнения их задач. Чего бы ей действительно хотелось, так это покоя. Хотя и этого не надо.
– Ну-ка, молви, дитя, – говорит он и изгибает бровь, потому что знает: ответ готов сорваться с ее губ.
А затем он одной рукой хватает обе ее руки; Соголон от неожиданности дергается. Другая его рука у нее на подбородке; он заставляет ее развернуться к нему лицом, пристально вглядываясь в глубину ее глаз. Отвести голову нет возможности: его пятерня по-прежнему на ее лице. Соголон пытается не моргать, но глаза начинает жечь. Непонятно, что он делает, но что делает именно это, сомнения нет. «Твой разум не смещается» – ей памятны эти его слова. Соголон пытается в ответ смотреть прямо, но зрачков в его глазах нет, они исчезли; осталась лишь призрачно-фосфенная зеленоватость.
«Отвечай мне, девочка: нынче вечером будет дождь?» – спрашивает он. Точнее, она слышит и даже знает, что он задает именно этот вопрос, хотя его губы не движутся. Он вглядывается глубже, придвигается ближе, и она пытается смотреть в ответ, но тут начинают меняться растения: желтые цветы становятся пурпурными, затем сереют, стебли извиваются змеями и тянутся к ней, а он всё сжимает ее руки и шею. Руки уже саднит. Она пытается вырваться, но хватка слишком крепка. Стенаний, криков и слез ему от нее не дождаться. Она чувствует, как жар на затылке смещается в сторону, обжигая левое ухо. Растения снова зеленеют, а Аеси хлопает ее по лбу – раз, и два, и три, и четыре! Хотя нет, одна его ладонь по-прежнему стискивает ей руки, а вторая у нее на шее. И вот оно: острый спазм боли во лбу, пронзающий голову до затылка. Теперь слезы текут безудержно, по-настоящему, но Соголон упорно молчит. Внутри ее всё вопит дурниной. «Ошеломительно, просто ошеломительно», – доносится голос Аеси, который тоже начинает ощутимо дрожать. Вот он – брови сведены к переносице, глаза напряженно сощурены, в уголках оскаленного рта скопилась слюна. «Запираясь от меня, ты только делаешь себе хуже!» – кричит он, хотя рот не шевелится. Судя по виду, хуже становится как раз ему. Затем он спихивает Соголон с табурета, и она падает на пол.
– Встать! А ну встать! – орет он. Соголон подтягивается на каком-то стебле, подальше от него, но он хватает ее за шею и припирает к стене. При этом его колотит дрожь; начинает дрожать и всё вокруг. Табуретки ходят ходуном и в какой-то момент отрываются от пола. Гримаса хмурости так стягивает ему лицо, что из правого глаза скатывается слеза. У Соголон горят уши, но лоб при этом холодный и онемевший. Затем они оба поднимаются, и ей кажется, что их захватывает вихрь. Аеси теперь то ли воет, то ли ревет, как зверь.
Соголон думает убрать его руку со своей шеи, вырваться, но вместо этого просто отстраняет лицо. Непонятно, почему такое происходит; почему разгар драки выглядит, как ее полное отсутствие, но она без труда высвобождает свои скулы, подбородок, брови и глаза. У Аеси глаза закатываются под лоб, и вопит он так громко, что они оба падают на пол, подминая ближние растения.
Соголон, запыхавшись, поднимается с пола. Аеси стоит, согнувшись, и тяжко переводит дух.
– Убирайся, – выдавливает он.
– Здесь нет двери.
– Убирайся! – повторяет он с болезненным надрывом.
Дверь за ней, и она открыта.
Сестра Короля не сознается ни в чем. Тогда Кваш Моки заявляет, что его единоутробная сестра стерла имя Акумов с этого света, а с ним и всю честь, всё достоинство, всё, что есть божественного, и всё это ради того, чтобы захватить власть в свои руки и удушить корону. «Не было предначертано мне
