За всё приходится платитьПо существовавшим тогда правилам для поступления в институт требовался год рабочего стажа. Судя по автобиографии, сохранившейся в личном деле А. И. Райкина в Министерстве культуры, он в 1928/29 году служил актером в Ленинградском передвижном театре под руководством И. С. Щербакова, в 1929/30-м работал химиком-лаборантом на Охтинском химическом заводе, а в 1931—1935 годах учился в Ленинградском институте сценических искусств[3].
Родители, казалось бы, уже подготовленные к выбору сына, все-таки не могли примириться с будущей актерской профессией, тем более что именно в связи с театром на семью обрушилась беда. Райкин никогда не рассказывал об этой мрачной истории и, по-видимому, старался ее не вспоминать.
Работая над книгой и педантично подсчитывая годы, я обнаружила, что куда-то пропал один год. О театре И. С. Щербакова в «Воспоминаниях» Райкина упоминается лишь бегло: не рассказывается ни о репертуаре театра, ни о составе труппы, ни о степени участия самого мемуариста. Этот театр, в отличие от других, не оставил у него ни глубоких впечатлений, ни воспоминаний. Расспросить о нем Аркадия Исааковича я не успела, но, по-видимому, работал он в нем мало. Е. А. Райкина на мой вопрос ответила, что, кажется, он около года находился под арестом.
По домашней версии, юноша, чтобы посещать спектакли, раздобыл где-то бланки контрамарок и заполнял их по своему усмотрению не только для себя, но и для заводских товарищей. Ему хотелось порадовать их, приобщить к искусству. Но бдительность уже тогда была на высоте, и вскоре кто-то донес. За любовь к театру Райкину пришлось поплатиться чуть ли не годом пребывания в «Крестах». Другая версия, запечатленная со слов самого Аркадия Исааковича и поэтому более достоверная, рассказана в записной книжке известного циркового и эстрадного артиста (впоследствии режиссера) Рудольфа Евгеньевича Славского. Весной 1938 года он с женой и Райкин, тоже с молодой женой (тогда еще она работала под девичьей фамилией Иоффе), гастролировали с большим коллективом артистов на юге России. Мужчины, почти ровесники, подружились и, стоя у окна вагона, вели беседы об искусстве, о литературе, о жизни, тщательно избегая вопросов политики. В харьковской гостинице их номера тоже оказались рядом. И вот тут Райкин их удивил, научив перестукиваться через стенку целыми фразами. На вопрос, откуда такое знание тюремной азбуки, он сначала отшучивался, но потом рассказал. В рубежном для страны 1928 году, приехав в Москву, он конечно же ходил по театрам. (В наших беседах он как-то упомянул, что, окончив школу, поехал в Москву, чтобы познакомиться с театральной жизнью столицы.) Однажды он проник — а к тому времени он уже хорошо изучил разные способы «прониканий» — то ли на партийную конференцию, то ли на съезд, привлеченный заключительным концертом, конечно, с лучшими артистами и номерами, но никак не ожидал, что билет (точнее, мандат) будут спрашивать не только на входе, но и на выходе. Его арестовали. Бутырская тюрьма, допросы... Доставалось и от сокамерников, считавших его, не похожего на других арестантов, «подсадкой». Этапом отправили под Рыбинск. Спустя какое-то время по его кассационному прошению пришло полное освобождение. Первый раз в жизни он хорошо выпил, только тогда арестанты поняли, что с ними не «легавый». Рано утром с больной головой с похмелья, без теплой одежды и без денег добирался он до вокзала. Но это уже другая история, чем-то напоминающая путешествие после посещения лесопилки. Испытания, закалившие юношу, принесли первую седину. Но намерения его не изменились. Отработав год на химическом заводе, он подал заявление в Институт сценических искусств. Отец негодовал, считая, что сын губит себя, позорит семью. Он должен стать врачом, юристом, наконец, лесным бракером, иметь любую уважаемую специальность. Домашняя обстановка становилась невыносимой, и юноша со свойственной ему решительностью, как только появилась возможность, покинул семью. Сложив свои вещи в небольшой чемоданчик, он переехал в общежитие. А чемоданчик какое-то время служил ему подушкой.
Отец примирился с профессией сына значительно позднее, когда убедился, что она обеспечивает и заработок, и твердое положение. Аркадий Райкин получил не только известность и звание лауреата Первого Всесоюзного конкурса артистов эстрады, но и большую комнату в коммунальной квартире. В те предвоенные годы это было самым весомым свидетельством успеха!
Владимир Соловьев«На Моховой» — так попросту называли это учебное заведение студенты — жизнь складывалась не сразу. На актерском факультете, куда поступал Райкин, открылось новое экспериментальное отделение кино. Опоздав с подачей документов на театральное отделение, Райкин поступил учиться на киноартиста. Одни верят в судьбу, другие — в случай... Так или иначе, альянс с кино не удался. По большому счету не удавался он и в дальнейшем. «С кинематографом мне всю жизнь не везло», — пишет Аркадий Исаакович в «Воспоминаниях». Руководители курса, тогда молодые, но уже известные режиссеры Григорий Козинцев и Леонид Трауберг, занятые на съемках картины, задерживались с началом занятий. Прошла неделя, другая, третья... Какие-то дисциплины уже преподавались, но нетерпеливый студент, жаждущий как можно скорее начать настоящую работу, с завистью следил за занятиями на театральном отделении. Выяснив, что благодаря отсеву там освободились места, он обратился к ректору с просьбой о переводе. Но в переводе ему отказали, предложив подать заявление об отчислении с отделения кино и снова сдавать вступительные экзамены. Опять экзамены! Вероятно, кто-нибудь другой задумался бы, оказавшись в подобной ситуации. Но Райкин колебался недолго. Впрочем, на случай провала одновременно подал заявление в театральную школу при Ленинградском театре рабочей молодежи (ЛенТРАМе).
Экзамен, на котором он читал отрывок из «Мертвых душ» Гоголя, басни Эзопа и Маршака, был выдержан. Его принимал руководитель курса Владимир Николаевич Соловьев, личность незаурядная — известный режиссер, литератор, прекрасный педагог. Человек огромного благородства и душевной скромности, он ушел из жизни рано, в 54 года, не имея ни званий, ни наград. В театроведческой литературе личность Соловьева также не получила достойного освещения, обычно его имя упоминается только в связи с Мейерхольдом, как бы в его отраженном свете. В то же время место Владимира Николаевича в истории отечественного театра весьма значительно — не только как режиссера-постановщика, но и как педагога. Большую роль сыграл он и в жизни Райкина. Это был тот вдумчивый, умный педагог, о котором начинающий артист может только мечтать.
