Через несколько минут Нахум остановил своего осла рядом с Боазом, спустился на землю, оправил серое дорожное платье и сказал:
– Мир вам. Видно, пожалел Господь меня. Не заставил ехать далеко в поисках хозяина.
– Говори скорее. Зачем ты здесь, посреди дороги, когда солнце уже садится и все путники спешат на ночлег, опасаясь ночных разбойников?
– Не все в порядке в доме твоем, хозяин. Вот и позвала меня Мирел, жена твоя, и приказала оставить все дела по дому и ехать к тебе.
– Да скажешь ты наконец, в чем дело? – вскричал, не выдержав, Ионатан.
Нахум осуждающе взглянул на юношу, не одобряя его несдержанность, но так как на лице Боаза тоже читалось нетерпение, то он провел рукой по бороде и сказал:
– Сын твой, Гедеон, опасно ранен.
Боаз побледнел. Ахнули слуги. Нахум не спеша оглядел всех. Это был человек небольшого роста с быстрыми глазами, выражение которых было и хитрым, и наивным одновременно. Вполне довольный эффектом, который произвели его слова на слушателей, мужчина обстоятельно продолжил рассказ:
– Кесария кипит, как котел с плотно закрытой крышкой. Молодые мужчины совсем забросили дела свои. Подпоясавшись ремнями и взяв в руки крепкие палки, бродят они по городу в поисках друг друга. Язычники ищут иудеев. Иудеи – язычников. А кто ищет, тот находит. Вот бои то и дело вспыхивают на площадях и улицах города.
– А римляне? Римляне почему не вмешиваются? – вновь вскричал Ионатан.
– Римляне уже просто сбились с ног, безжалостно избивая цепями и тех и других. Но, сбежав с одной площади, можно тут же встретиться на другой. Улиц и площадей в городе немало. Многим язычникам наломали бока, но и иудеи пострадали. Несколько человек убиты, а сыну твоему, Гедеону, в рукопашном бою сломали ребра, ногу и так ударили камнем по голове, что лежит он сейчас безмолвно, как трава на лугу, и глаз не открывает.
Охваченный глубокой печалью, Боаз прислонился спиной к повозке и на время словно перестал слышать. Только звон звучал в ушах его. Наконец слух вернулся.
– Что? Что? Что? – спросил он рассеянно.
Нахум повторил свой рассказ о том, что прокуратор Феликс, разъяренный неповиновением населения, приказал выбрать по три человека от каждой общины, самых знатных и самых умных, чтобы отправились они к императору Нерону и пред лицом императора «оспаривали друг у друга свои права»[8]. Он, Боаз бен Барак, выбран одним из просителей.
Поздно вечером того же дня Боаз сидел под колоннадой своего дома. Ветер доносил чистый запах моря, соли и водорослей. Слышались глухие удары волн, перекатывающихся через глыбы камней. Яркие звезды смело заглядывали в колодец двора, отражались в темной воде бассейна. Купец беспокойно постукивал костяшками пальцев по подлокотнику кресла, бесконечно переживая произошедшее со старшим сыном.
Но, слава Всевышнему, Гедеон наконец-то пришел в себя, и жизнь его теперь вне опасности. Он еще побудет в постели под заботливым присмотром Мирел. Его участию в кровавых уличных драках пришел конец. А когда он выздоровеет, Боаз его женит и отправит в Иерусалим. Пусть управляет магазинами, остепенится, успокоится.
Боаза сейчас больше волновал Ионатан. Несметное количество раз укорил себя Боаз в том, что не оставил любимого младшего сына в Иерусалиме, а теперь вот вынужден оставить здесь, в этом солнечно-праздничном, но таком неспокойном и опасном городе. Такого юного, неосмотрительного, обуреваемого праведным гневом мщения. Бог знает, что он может натворить.
Порой у Боаза мелькала непрошеная мысль о возможности избежать конфликта путем уступок и облегчить себе жизнь, приняв чужую культуру. Но тут же в душе поднимался протест. Ведь у греков нет ничего, говорил он себе, что хотя бы отдаленно напоминало Десять заповедей, ничего, способного ограничивать дурные инстинкты и приближать к высокой духовности.
Божества Олимпа, казалось, подражали людям, проявляя далеко не лучшие человеческие качества – зависть и мстительность, жестокость и вероломство. Они были презренны в своих низменных варварских желаниях. Они были порочны, а порой просто смешны в своей извечной погоне за удовольствиями. О нет, олимпийцы не могли служить примером нравственности и морали. Принять их – это значит повернуться спиной к истинному Богу, побрести назад, в дебри примитивных инстинктов.
К рассвету Боаз принял решение. И как только оно сразу не пришло ему в голову! О том, чтобы отказаться от своей роли посланника и просителя, не могло быть и речи, а потому Ионатан отправится с ним в Рим. И будет его мальчик, безупречный, храбрый и любящий, под присмотром, серьезным мужским отеческим присмотром. И увидит он Рим и поймет, что невозможно маленькой Иудее противиться столь грозной силе.
Глава III
На левом берегу реки Тибр, в двадцати пяти километрах от моря, на семи холмах раскинулся город Рим. Что заставило людей обосноваться здесь, в этой местности с пропитанной влагой почвой, способствующей лихорадке? Удобство защиты крутых холмов? Судоходность реки? Близость моря? Казалось, были и более подходящие места для проживания. Но как бы там ни было, а, заселив эти не слишком здоровые места, потомки Ромула и Рема сумели создать Великое государство. Создать и в течение длительного времени успешно сохранять самую обширную державу Древнего мира.
Все тринадцать веков своего существования римляне воевали практически непрерывно, постепенно все дальше и дальше вонзаясь в окружающие их земли, откусывая и присоединяя к своим холмам чужие владения. К тому времени, с которого мы начинаем свой рассказ, Римская империя уже была государством с населением в 60 миллионов человек. В пределах одной державы оказались все народы Средиземного моря. На западе естественной границей империи стали темные воды Атлантического океана. Северные рубежи пролегли по руслам известных европейских рек – Рейну и Дунаю, южная граница терялась где-то в раскаленных песках Северной Африки, а восточная достигала Евфрата.
Более тридцати стран современного нам мира располагаются на той территории, которая прежде принадлежала империи.
Столица империи поражала современников необозримостью площади. Ни с одной стороны Рим не имел четких границ. Его предместья переходили в оливковые рощи, сады, парки, роскошные виллы. Имперское величие воплощалось в красоте и монументальности общественных зданий. Храмы и амфитеатры, термы и базилики[9], триумфальные арки и статуи, статуи, статуи. Статуи всемогущих богов и божественных императоров, блестящих полководцев и влиятельных лиц империи, удачливых литераторов и просто жителей Рима.
Одиннадцать водопроводов подавали в город миллионы кубометров питьевой воды. В годы так называемого золотого века империи, в годы правления Августа, в различных районах Рима было выстроено семьсот бассейнов, пятьсот фонтанов, сто тридцать резервуаров. Из отдаленных речек и горных ручьев, из мест, где вода славилась особым вкусом и чистотой, доставлялась она в столицу и текла непрерывно, без устали наполняя городские перекрестки своим неумолчным журчанием и плеском.
