Неспешно качая головой, Боаз соглашался со словами Амрама. Ему даже начинало казаться, пусть временно, пусть ненадолго, что Амрам прав. Что нет ничего на свете лучше, чем сидеть вот так вечером, каждому «под своей виноградной лозой, каждому под своей оливой», и спокойно созерцать засыпающую природу.
Ионатан сидел тут же, недалеко от беседующих, на нагретой за день ограде из валунов. Он и слышал, о чем говорили мужчины, и не слышал. Голоса то проникали в его сознание, то приглушались, отодвинутые его, Ионатана, неспешными мыслями. Обхватив руками колено одной ноги и чуть покачивая другой, свободно свисающей, юноша, откинувшись назад, созерцал этот древний и вечно юный мир, этот краткий переход от света к тьме, эту быстро меняющуюся игру красок, которой гениальный художник Природа ежевечерне забавлялась.
Солнце медленно скрывалось за холмом. Силуэты развесистых смоковниц четко вырисовывались на теряющем цвет бледном небе. Слышалось томное мычание коров, фырканье мулов, жалобное блеяние овец. Вечерний ветер принес из загона запах пыльной шерсти, овечьего молока и прихотливо смешал его с сильным ароматом цветов жимолости. Привлеченные ароматом ночные бабочки закружились над розовыми цветами. Первые, еще неяркие, звезды замерцали на небосводе, и как продолжение очарования природы, как прекрасная часть ее из-за деревьев появился девичий силуэт.
Появление девочки, возникшей словно из переплетения этих тонких ветвей, подействовало на сидящих как неожиданное воплощение грез. Девочка была высокой и стройной. Походка ее была легкой и горделивой. В ней не было ребяческого смущения, она была абсолютно естественна и именно поэтому необъяснимо обаятельна. Некоторая угловатость юного тела придавала несказанную прелесть ее грациозным движениям, ее тонким рукам, поддерживающим на плече кувшин, полный воды. Большие, ярко блестевшие глаза на гладком смуглом лице смотрели внимательно и приветливо. Густые черные волосы крупными кольцами ложились на плечи и спину. В ней была непосредственность и живость, прелесть юности и вечная тайна красоты.
– Это ж моя дочь Бина, – сказал Амрам в ответ на во просительно-восхищенный взгляд гостя. – Ты не узнал ее?
– Да-да, у тебя же есть дочь. Видно, давно я ее не видел. Сколько ей лет?
– Десять. – И Амрам погладил рукой свою большую темную бороду.
Девочка, не приближаясь, издали вежливо поклонилась и прошла в дом помогать матери. Ни мужчины, ни сама девочка не заметили того, что произошло с Ионатаном. Его же видение девочки поразило так, как поразила когда-то праотца Иакова Рахиль, встреченная им у колодца.
Ионатан сидел, глядя на освещенную дверь дома, за которой исчезла Бина, и сердце его гулко билось в груди. Как же он войдет сейчас в дом, как будет ужинать? И он представлял себе, как Бина смотрит на его припухшее лицо со следами синяков и ударов, на все эти желтовато – синие и да же у же чернеющие пятна, на эти ссадины, покрытые засыхающими корочками. Нет, он не войдет в дом. Он останется сидеть здесь.
– Что с моим мальчиком? Почему он безмолвствует, словно потерял дар речи?
– Я не голоден, – ответил Ионатан на зов отца и отвел глаза от пристального его взора.
Но отцовское сердце, любящее и умудренное опытом, сразу подсказало ему причину такой необычной сытости.
– Пойдем, – повторил он настойчиво, подходя. – Ты получил эти ссадины в честном бою. Тебе нечего стыдиться.
Но юноша продолжал молчать. Не дождавшись ответа, Боаз повернулся и пошел в дом.
Ионатан остался один. Ему стало тоскливо, одиноко и грустно. Слабый свет светильника проникал сквозь неплотно закрытую дверь.
Но вот старая дверь вновь скрипнула. Ионатан поднял опущенную голову. На пороге стояла Бина. Она приблизилась к молчавшему юноше, села рядом на каменную ограду. Ионатан замер. Бина слегка коснулась пальцем щеки Ионата, спросила участливо:
– Болит?
Ионатан отрицательно покачал головой, не сводя глаз с лица девочки. Вдруг она легко вскочила на забор, протянула руку к пышным веткам смоковницы, чей серый, словно из камня, ствол находился рядом, сорвала плод и протянула Ионатану. Юноша задумчиво посмотрел на плод, отливающий фиолетовым цветом, и неожиданно сказал:
– Я женюсь на тебе.
– Я согласна, – сказала Бина, – только давай сначала немного вырастем.
И, спрыгнув с ограды легким прыжком газели, она пошла к дому. Мелодично звякнули ножные браслеты. На полпути девочка повернулась и чуть удивленно приподняла ровные дуги бровей, ожидая, когда же Ионатан пойдет следом.
За ужином Ионатан, забыв о том, что он не голоден, показал здоровый молодой аппетит. Он ел свежевыпеченный хлеб и овощи, куски отварного мяса и пряные травы, запивал холодной водой из колодца и не замечал обращенных на него взглядов.
Отец рассматривал сына с новым чувством радости и легкого сожаления о своей юности, уже прошедшей. Амрам задумчиво поглаживал густую черную бороду, в по-женски проницательных глазах Хадас светилось удовольствие.
Но Ионатан не замечал всего этого, потому что все время старался смотреть в лицо Бины, чтобы вновь удостовериться в согласии, которое произнесли ее губы, в тайне, их соединившей. Как только он ловил взгляд черных глаз девочки, Ионатан успокаивался и с новым рвением набрасывался на еду.
Поездка в Иерусалим прошла на этот раз для Ионатана словно в тумане. Он торопился домой, надеясь на обратном пути вновь посетить дом Амрама, вновь увидеть Бину. Но, к его большому сожалению, оказалось, что путь их на этот раз прошел иначе, и Ионатан, разочарованный и молчаливый, ехал на муле рядом с первой повозкой и, односложно отвечая на вопросы отца, изо всех сил старался не выдать охватившего его разочарования. Но Боаз и не собирался расспрашивать сына. Он совершенно ничего не имел против данного союза и решил по возвращении домой написать другу письмо с предложением обручить молодых.
Стоял вечер. Истомленные долгой дорогой путники уже созерцали дома Кесарии, казавшиеся темными силуэтами от ослепляющего блеска спускающегося в море солнца. Исчезая в морской пучине, светило выбрасывало свои последние пучки света, и они, пробиваясь сквозь пространство прямых улиц, мешали путникам смотреть вперед. Ослепленный солнцем взгляд, поворачиваясь вправо, приятно отдыхал на фиолетовых гроздьях тянущихся вдоль дороги виноградников.
Одинокого странника, ехавшего им навстречу по вечерней дороге, первым приметил слуга Зевулон. Много лет назад был он продан за долги и по истечении положенных законом шести лет отказался уйти, сказав словами Торы:
– Не пойду я от тебя, потому что люблю тебя и дом твой.
Так и остался Зевулон то что называется рабом вечным, а на самом деле преданным и необходимым домочадцем.
Приложив руку козырьком ко лбу, всмотрелся Зевулон старыми дальнозоркими глазами в путника и сказал, обращаясь к Боазу:
– А ведь это Нахум, управитель дома твоего.
После этих слов Боаз приказал остановить все повозки и дожидаться приближения Нахума, в волнении задавая себе бесчисленные вопросы, один другого тревожней, но все они сводились к одному главному: что случилось дома?
