У меня бы, может, мурашки пробежали бы по коже. Но не было сил их чувствовать. Это было состояние полной апатии, всемирной тоски, от которого не отделаться. Оно заглушает все другие чувства. Ты думаешь, что мог бы почувствовать что-то, но на деле не можешь.
Я лежал в комнате на полу возле кровати и думал. Живое существо не может не думать. Оно не может выкинуть из головы плохие мысли. Эти мысли, если были бы материальны, могли бы раздавить меня всего полностью. Я физически чувствовал тяжесть от них.
Это была невыносимая ночь. Это была самая кошмарная ночь в моей жизни.
А утром все началось с начала. Я бежал на работу, слушал дыхание и стук таблички. Теперь я понимал, что меня всегда привлекало в моем дыхании. Оно было неестественным. Раньше я дышал совсем не так. Когда я был свободным, во рту у меня не торчало дурацкой затычки. У меня был рот, и я мог говорить. И дышал я мягче и тише. Но люди не просто обработали меня излучателями. Они впаяли мне в рот железную трубку, вкрутили затычку, и через нее мне приходится дышать. Поэтому звук такой громкий, это и привлекало мое внимание.
И таблички раньше на мне не было. Я мог бегать по лесу, и ничего не бренчало на моей груди.
Лес – он был такой же, как приснился однажды во сне. Эти краски, солнце, зелень – это было не плодом моего воображения, это были далекие воспоминания о том, что я раньше имел.
Я работал так же, как и всегда. Ждал экскаватор, ехал к контейнерам, ссыпал руду. Но все мои мысли были заняты тем, что я узнал вчера.
Только как дальше с этим жить? Тяжесть была неимоверная. Она так давила на плечи, что я сгибался под ней.
Я смотрел на жизнь другим глазами. Теперь я видел то, что действительно происходит, а не то, что мне внушали с помощью излучателя. Я видел, что люди ненавидят рабов. То и дело было слышно:
– Ну ты, тварь, пошевеливайся!
– Эти тупые уроды сегодня плохо работают!
– Какой номер? Надо взять его под контроль!
Я знал, какой контроль они имеют в виду: обработать раба излучателем, чтобы сделать его более тупым и более послушным.
Почему я раньше не замечал многих вещей, которые сейчас были видны? Люди ненавидели рабов. Они говорили об этом. Если бы рабы действительно были машинами, их не за что было бы ненавидеть. У меня сколько угодно мог ломаться грузовик. Сколько угодно долго мне приходилось ждать экскаватор. Но ненавидеть за это машины? Это было просто глупо. Невозможно испытывать ненависть к предметам. Ненавидеть можно только живых существ и то, что с ними связано. Ни один человек не пнул грузовик по покрышке и не сказал: «Тупой урод сегодня плохо работает!» Подобное отношение у них было только к рабам, таким же, как я. И надо быть недалеким, чтобы не увидеть и не понять это.
И все же работать было лучше, чем прибежать после домой и сидеть там одному, маясь от одиночества и накативших мыслей.
Как только я представлял, что изо дня в день я буду делать одно и то же, мне становилось плохо. Я и раньше делал одно и то же, но тогда я не знал, что я живой. Я считал себя машиной и думал, что это нормальный ход вещей. Но теперь я понял, что творится в мире. Я не был согласен со всем этим. Но разве я мог изменить что-то?
Я сидел в своей комнате на кровати и снова вспоминал, как Другую Ее обрабатывали излучателем. Тогда один человек сказал про меня: «Он был обработан три дня назад». Я не помнил этого. Не удивительно, если во время обработки тебе внушают: «Сейчас ты забудешь обо всем, что я сказал. А когда очнешься, то будешь только выполнять приказы». Я не помнил, но я заметил, что произошло что-то. Я заметил какие-то странности, несостыковки. Я видел, что у меня изодраны руки, ягодицы и посажен синяк на коленке. Люди очень плохо делали свою работу. Они оставляли улики, как будто бы специально, чтобы можно было заметить. Вчера они не затащили меня на кровать, а оставили на полу. Это тоже могло вызвать подозрения.
Люди совсем потеряли страх. Они называли рабов «тупыми тварями», а сами умом не отличались. Все сходило им с рук, они оставались безнаказанными. Зачем им было выполнять свою работу чисто? Они делали ее как попало. Другую Ее не дотащили до кабинета врача, а обработали прямо в коридоре. Это могли видеть не только я, но и другие люди и рабы, кому смотреть на это не желательно.
Мне казалось, что я ненавижу людей. Они отняли самое ценное, что у меня было: меня самого. Может, многие считают, что самое ценное на свете – это жизнь. Это не так. Жизнь можно сохранить, но когда ты порабощаешь кого-то, ты отнимаешь у него гораздо больше, чем жизнь.
Было время, когда я вместе со своими соплеменниками жил на природе, в лесу. У меня был кто-то, кого я любил. У меня были цели, к которым я стремился. У меня была свобода выбора.
Потом пришли люди. Они могли бы быть очень гуманными, если бы изнасиловали наших женщин и убили всех мужчин. Они были бы очень гуманными, если бы сожгли дотла наши деревни и надругались над детьми. Они были бы очень гуманными, если бы уничтожили под корень всю нашу цивилизацию.
Они сделали хуже. Они поработили нас, искалечили наши души, превратили их в ничто. Они лишили нас памяти, желаний, стремлений. Они отняли у нас нас самих.
Хуже этого я не мог бы ничего себе представить.
Как жить дальше, я просто не знал.
От меня тут мало что зависело. Вся моя жизнь была расписана без меня. Было даже смешно, что я задаюсь таким вопросом: как жить дальше. От меня требовалось работать. Все. Другого выхода не было.
Только как можно было все это вынести?
Никогда
Это слово – никогда – засело в моей голове. Я понимал, что я ничего не смогу сделать. Никогда.
Попытался было однажды сорвать табличку с шеи. Не получилось. Хуже того: не получилось даже посмотреть на свой номер. Раньше эта идея мне просто не приходила в голову. А сейчас я хотел посмотреть на эти пресловутые цифры «семьсот четырнадцать». Слабое подобие имени. Я пытался наклонить голову, оттянуть табличку, скосить глаза. Но табличка была рассчитана на то, чтобы ее смотрели люди, а не рабы. Единственное, что я смог с ней сделать, это нащупать пальцами мелкие рубчики. Видно, это были выгравированы цифры. Причем, не с лицевой части таблички, а с изнанки. Если кому-то надо было узнать мой номер, он мог подойти ко мне, отогнуть табличку и посмотреть. Видно, людям не нужно было даже того, чтобы рабы хоть как-то отличались друг от друга. Если бы цифры были снаружи, это придавало бы какую-то индивидуальность.
Хорошо, что не получилось оборвать табличку. Я должен был прятать от людей то, что начал соображать. Они думали, что я такая же безмозглая машина, какой они меня «сделали», что я ничего не подозреваю. Если бы они узнали о том, что я что-то помню и знаю, они наверняка обработали бы меня еще раз. А это было хуже смерти.
У меня не было ничего, чем бы я дорожил. У меня даже не было вещей. А сейчас появились воспоминания. И осознание. Это обладает гораздо большей ценностью. Для меня это просто свято.
