«Она дала каждому из нас по букету анютиных глазок, которые она сама собрала, чтобы мы сохранили их на память об этом дне», — писала Аврора сестре. Менее чем через две недели после этого влюбленные обвенчались в домовой церкви дворца Шереметевых на Фонтанке.
…Став женой Карамзина, Аврора перенесла свой день рождения, который отмечала в сентябре, на 10 июля, день их свадьбы. Этот красноречивый факт свидетельствует, какой счастливой, точно заново появившейся на свет, она себя чувствовала, ее не только любили, но и опекали, окружили заботой и вниманием.
Ради того, чтобы снять с плеч жены заботы о семейном нижнетагильском деле, Карамзин, будучи уже в чине полковника, попросился в отставку, прекрасно понимая, что ставит крест на своей карьере. На восемь месяцев с женой и пасынком он уехал на Урал для наведения порядка на демидовских предприятиях.
Карамзин сумел разобраться в хитросплетениях огромного разнопланового хозяйства, значительно улучшил жизнь рабочих, устранив жесткие порядки, заведенные местным начальством, и много лет спустя, по свидетельству очевидцев, «старожилы вспоминали о нем с благоговением».
Если у Авроры с этим замужеством появился горячо любящий ее человек, то у Павла — взрослый, надежный и интересный друг. При том баловстве, которым его с пеленок окружила Аврора, Карамзин мог и не справиться со своевольным мальчишкой. Однако вышло совершенно по-другому. Короткий мужской разговор заставлял Павла почувствовать себя кругом виноватым. На некоторое время, дав клятвенное обещание отчиму исправиться, он действительно становился тих и спокоен, как ягненок, и радовал мать — хотя бы кратковременно — примерным поведением.
Сын рос очень милым мальчиком. Вывозя его на детские праздники и в танцевальные классы, Аврора то и дело слышала: «О, какой кавалер растет!» Трудно было не заметить, как оживлялся маленький Демидов при виде локонов и оборчатых платьев девочек.
— Поль, оставьте Настеньку в покое. Вы надоели ей, — говорила, смеясь, Аврора, видя, как сын пытается завладеть вниманием хорошенькой партнерши.
— Mais c'est impossible, impossible, maman! Но это невозможно, невозможно, мама! — отвечал Поль, топая ногой. И снова принимался обхаживать маленькую гордячку…
Когда Павлу исполнилось 12 лет, по предложению его парижского дядюшки Анатоля был произведен частичный раздел демидовского имущества с учетом доли юного наследника. Ежегодные доходы Демидова-младшего составили огромную сумму — примерно 60 000 золотых рублей в год.
Между тем Аврора страстно мечтала подарить мужу Карамзина-младшего. Трижды у нее появлялась надежда, что она станет матерью, но всякий раз, к ее великому огорчению, дело кончалось выкидышем.
Целуя ей руки и глядя в печальные глаза, Андрей говорил:
— Аврора, слишком много счастья — опасно. Будем благодарить Бога за то, что имеем!..
Да, они действительно были счастливы настолько, что Аврора пугалась: надолго ли это. Какие-то смутные предчувствия владели ею. Кажется странным одно из ее писем, написанное в те чудесные времена, когда Андрей был подле нее, и она с лаской смотрела на него, читающего возле камина газету.
«Порой, не знаю почему, — писала она сестре, — становлюсь такой печальной и подавленной, что вынуждена плакать все равно над чем».
С началом русско-турецкой войны Карамзин, считавший себя не в праве пребывать в отставке, ушел на фронт.
С его отъездом Аврора, и без того домоседка, в ожидании, что вот-вот принесут письмо, старалась меньше выезжать из дома. Принимала у себя лишь немногих близких ей и Карамзину людей.
Тут стоит вспомнить описанное очевидцем Ф.И. Тютчевым событие, которое волей-неволей наводит на мысль о тех предчувствиях краткости счастья, что владели душой Авроры.
«Вчера я обедал у г-жи Карамзиной, жены Андрея. За два-три дня до того дом, где мы обедали, чуть было не сгорел. Огонь вспыхнул в первом этаже, в гостиной между бальным и малахитовым залами».
Как ни разбирались в причинах неприятного происшествия, доискаться до истины не смогли. Огонь возник, словно сам по себе, в одной комнате, выжег в ней все и сошел на нет, тем, по замечанию Тютчева, и «ограничившись…»
Прошло два месяца. Весть о трагически закончившейся военной операции, в результате которой погиб, в частности, полковник Андрей Карамзин, получили сначала в Петергофе, куда на лето переместился царский двор. На следующий день сообщение об этом должно было появиться в бюллетене, который в ту военную пору регулярно печатали газеты.
Дочь Николая I, великая княгиня Мария Николаевна, страшась, что семейство Карамзиных и бедная Аврора найдут в перечне погибших дорогое им имя, и, надеясь хоть как-то смягчить внезапность удара, послала одну из своих фрейлин подготовить их к роковому известию.
Когда посланница великой княгини приехала к Карамзиным, никого не было дома. К десяти часам вечера все члены семьи, включая Аврору, вернулись — оживленные, ни о чем не подозревающие. Тут они и услышали страшную новость…
А на следующий день Авроре передали письмо. Взглянув на него, она узнала почерк мужа. Видимо, Андрей написал жене накануне сражения. Весть о его гибели опередила последние, адресованные ей строки.
Остались свидетельства, что это письмо Аврора прочитала вслух звонким, напряженным голосом. Даже посторонним людям, присутствовавшим при том, сделалось страшно от ее иступленного отчаяния.
Поэт Федор Иванович Тютчев был добрым знакомым супругов Карамзиных, одним из тех, кто с сердечностью ратовал за их союз. Именно благодаря ему, потрясенному этой бедой и делившемуся своими горькими впечатлениями с родственниками, мы делаемся свидетелями «той бездны горя, невозместимого и бесповоротного, которая вдруг разверзлась перед бедной госпожой Авророй!»
Сочувствуя сестрам и братьям погибшего, Тютчев считал, что самой «душераздирающей жалости» достойна вдова. «Бедная Аврора! — писал он. — Она его страстно любила…»
* * *
Белесый свет июньских ночей доводил Аврору до безумия, поэтому шторы не поднимали даже по утрам. Похожая на привидение, она принимала соболезнующих при свечах, и те, облегченно вздохнув в конце визита, быстро покидали эту юдоль скорби. Дом погружался в безмолвие. Прислуга рано расходилась по комнатам, боясь тревожить хозяйку, вздрагивавшую от всякого вопроса, обращенного к ней.
Тютчев был один из немногих, которых Аврора хотела видеть. «Я не без страха пошел на этот зов, — описывал он жене их тягостное свидание. — Она долго обнимала меня, рыдая, и это меня успокоило. Она сейчас же начала мне говорить о нем (о Карамзине. — Л.Т.) и вызывать меня на то же — и все это пред его большим портретом во весь рост, стоявшим в двух шагах от нас и смотревшим на нас своими грустными и добрыми глазами, как живой».
…Поздним вечером старый Семен всегда обходил дом. В эти скорбные дни он привычно останавливался у хозяйской спальни, прислушивался и, не уловив ни звука, шел к себе вниз, крестясь и бормоча: «Знать уснула, голубушка… Дай-то Бог!»
