Не успел сказать это, почернела от гнева Кадын, из аила выскочила. По каменной россыпи побежала, меж камней спящую змею нашла и за опоясье её сунула. Со старого кедра осиное гнездо сняла, туда же опустила. В заболоченном сосняке глухариное гнездо нашла, одно яйцо взяла и обратно в белый аил как ветер понеслась.
Чадак-пай спал уже, и две его любимые жены сладко храпели.
Привязала Кадын змею к палке, что в бочке с чегенем торчала. Осиное гнездо идолу в глаз вставила, а яйцо глухариное в горячую золу очага закопала. Сняла с пояса палицу железную, повесила её к косяку двери, а рядом мешочек с мукой. Под дверью же чёрную яму выкопала. Затем пошла, жирного стоялого коня заколола, лучший кусок мяса в белый аил втащила, на кошму, где Чадак-пай с жёнами спал, положила.
Только небо на востоке заалело, закашлял Чадак-пай, открыл глаза, увидал на кошме мясо и как толкнёт ногой любимую жену:
— Ты по ночам тайком сало ешь, верблюдица косматая?
— Должно быть, ты сам, олух Ульгеня семинебесного, потихоньку этим салом кормишься! — рассерчала жена и в нечёсаные волосы Чадак-паю вцепилась.
После драки захотелось им кислого чегеня испить. Протянул Чадак-пай чашку к бочонку, а тут змея как ужалит его! Кинулся он к очагу неостывшему, чтобы головешку взять, змею убить. Но едва до углей дотронулся, лопнуло глухариное яйцо, и полетели брызги во все стороны, глаза Чадак-паю залепили.
— О-о-о, Яйик! — заголосил Чадак-пай, голову перед идолом склонив. — Ой, Яйик, смерть ли меня чует, добро ли меня ждёт? Смилуйся, наставь, пособи! — и толстыми пальцами деревянного идола погладил.
Тут проснулись осы и как накинутся на Чадак-пая! Взвыл он, как бурый медведь, подбежал к двери, о железную палицу лбом стукнулся и в яму упал. А сверху на него мука из лопнувшего мешка просыпалась. Сидит Чадак-пай в чёрной яме, весь от муки, как ледник, белый-пребелый. И голова белая, и усы с бородой, и живот круглый, и сапоги даже.
— Ох, ха-ха! Ха-ха-ха! — послышался звонкий, заливистый, как тростниковая свирель, смех.
— Что такое! — ещё пуще взревел Чадак-пай. — Кто в моем аиле надо мной же потешаться смеет?
— Это я — Ушко-Кулакча, ростом с конское ухо! — запищал невидимка. — Ношу шубу козью старую, подол без опушки. Бедной матерью рождённый, света, радости не вижу! Отцом-бедняком сотворённый, счастья-смеха я не знаю!
Глядь, а на белом от муки животе Чадак-пая следы крошечные один за другим проявляются. Это высохший, невидимый Ушко-Кулакча по злодею-погубителю бегает, над ним смеётся.
От удивления у Чадак-пая глаза чуть не лопнули:
— Пятьдесят лет под этим небом живу, такого не видел!
Взяла Кадын невидимку в ладошку и на указательный палец посадила. Отломила она от лепёшки из волшебной сумины кусок и Ушко-Кулакче дала. Проглотил невидимый мальчик крошку — и прозрачным, как вода в Аржан-суу, стал. Проглотил вторую — и молочным, как вода в Ак-Алаха реке стал. Проглотил третью и стал коричнево-жёлтый, как весь великий народ алтайский. А потом взял и весь кусок целиком съел. И стал наш маленький Ушко-Кулакча ростом с богатыря.
Крякнул он, крутые плечи распрямил, круглой головой до дымохода достал. Высокий аил Чадак-пая ему как шапка. Плотные кошмы Чадак-пая свернулись под пяткой Кулакчи, как осенние листья. Поклонился он до земли спасительнице своей Кадын и грозно на Чадак-пая поглядел.
— Смилуйся надо мной, Кулакчи! — Чадак-пай взмолился. — Пожалей, помоги из чёрной ямы выбраться!
— Не жалел ты моих батюшку с матушкой! И тебе жалости не видать как своих ушей! — сказал так Кулакчи и пошёл прочь.
Против большой сопки он как другая сопка. А бывало, прежде на черенке ножа Кулакчи, как на коне, скакал.
В опрокинутой чашке как в аиле жил.
Обрадовались отец с матерью, целуют, ласкают сыночка. Будто солнце к солнцу прибавилось, луна к луне, такая радость была!
— В этой светлой радости вечно живите, старики мои! — Принцесса Кадын улыбнулась, коня оседлала и дальше в путь-дорогу поскакала.
Глава 5
Хрустальное яйцо
Там, где не дуют ветра земные тёплые, куда солнца луч не проникнет и лунный свет не доберётся, глубоко в горах есть лабиринт непроглядный. Многие тысячи лет назад он возник. Кто его построил, кто в массиве скалистых гор прорубил, никому не ведомо. Но гуляет по синему Алтаю легенда стародавняя, что древние великаны с лицами красными сотворили тот лабиринт. А чтобы чужак не проник в их владения, не вторгся, пустили великаны в лабиринт яды воздушные. Лишь войдёт в него путник заплутавший, тотчас смертушку свою найдёт. Вдохнёт грудью воздух отравленный и замертво падает.
С потолка лабиринта холодными слезами дождь ядовитый сочится, студенистые сталактиты свисают. Толстые столбы-сталагмиты из поросшего белёсым мхом пола растут, а из-под земли зловонный дым курится.
И живет в лабиринте том мрачном нечисть всякая: безглазая и бесхвостая. Под каменным потолком мыши летучие вниз головами висят. По стенам, серой слизью покрытым, клещи ползают, а в земляном полу черви копошатся мохнатые. От их числа несметного гул несмолкаемый день и ночь в лабиринте стоит.
Поселился в лабиринте том мрачном злой Кара-кам. Многие лета он коварному хану Джунцину верой и правдой служит, на светлый народ алтайский мерзость и порчу насылает. От злобы и желчи да ещё оттого, что белого света не видит, кам горького от сладкого отличить не умеет, чёрное с бурым путает. Очи его, как грязная лужа, мутные, ослепли совсем. Уши, сединой заросшие, оглохли почти. Когти жёлтые на жилистых руках стружкой берёзовой закручены. На спине двойной горб верблюжий. Ноги его высохли, и сидит кам в пещере на топчане из костей человеческих не вставая. Камлает кам, в можжевеловый дым всматривается. Гадает, как бы людей на земле побольше извести-погубить.
Служили каму чудища злобные крылатые. С головы — орлы с железными клювами, снизу — львы с когтями острыми. Грифонами звались они и нрава были нещадного. Поговаривали люди: охраняли грифоны сокровища несметные, ханом Джунцином награбленные и в горах спрятанные. Но то лишь слухи были…
Вот и теперь Кара-кам на костяном топчане сидит, отсохшие ноги в гнезде чёрной вороны греет. Из костяной чаши зелье от ревматизма мелкими глотками пьёт, к трапезе обильной готовится.
— Посланник к тебе, повелитель! — низко склонив орлиные головы, грифоны в один голос молвили.
— Из каких земель? — сморщился Кара-кам. Не любил кам, когда его от важных дел отвлекали.
— Из ханства светлого Алтая. Ведьмы Кучичи — лазутчицы вашей — гонец.
— Что за вздорная бабка! — нахмурился кам. — Вечно она попусту воду мутит! Вечно понапрасну меня тревожит! Ладно, впустите гонца.
