Минут десять Дориан стоял неподвижно, с полуоткрытым ртом истранным блеском в глазах. Он смутно сознавал, что в нем просыпаются какие-тосовсем новые мысли и чувства. Ему казалось, что они пришли не извне, аподнимались из глубины его существа.
Да, он чувствовал, что несколько слов, сказанных этим другомБэзила, сказанных, вероятно, просто так, между прочим, и намереннопарадоксальных, затронули в нем какую-то тайную струну, которой до сих пор некасался никто, и сейчас она трепетала, вибрировала порывистыми толчками.
До сих пор так волновала его только музыка. Да, музыка нераз будила в его душе волнение, но волнение смутное, бездумное. Она ведь творитв душе не новый мир, а скорее — новый хаос. А тут прозвучали слова! Простыеслова — но как они страшны! От них никуда не уйдешь. Как они ясны, неотразимосильны и жестоки! И вместе с тем — какое в них таится коварное очарование! Они,казалось, придавали зримую и осязаемую форму неопределенным мечтам, и в нихбыла своя музыка, сладостнее звуков лютни и виолы. Только слова! Но есть личто-либо весомее слов?
Да, в ранней юности он, Дориан, не понимал некоторых вещей.Сейчас он понял все. Жизнь вдруг засверкала перед ним жаркими красками. Емуказалось, что он шагает среди бушующего пламени. И как он до сих пор нечувствовал этого?
Лорд Генри с тонкой усмешкой наблюдал за ним. Он знал, когдаследует помолчать. Дориан живо заинтересовал его, и он сам сейчас удивлялсятому впечатлению, какое произвели на юношу его слова. Ему вспомнилась однакнига, которую он прочитал в шестнадцать лет; она открыла ему тогда многоетакое, чего он не знал раньше. Быть может, Дориан Грей сейчас переживает то жесамое? Неужели стрела, пущенная наугад, просто так, в пространство, попала вцель? Как этот мальчик мил!..
Холлуорд писал с увлечением, как всегда, чудесными, смелымимазками, с тем подлинным изяществом и утонченностью, которые — в искусстве покрайней мере — всегда являются признаком мощного таланта. Он не замечалнаступившего молчания.
— Бэзил, я устал стоять, — воскликнул вдруг Дориан, — Мне надопобыть на воздухе, в саду. Здесь очень душно!
— Ах, простите, мой друг! Когда я пишу, я забываю обо всем.А вы сегодня стояли, не шелохнувшись. Никогда еще вы так хорошо не позировали.И я поймал то выражение, какое все время искал. Полуоткрытые губы, блеск вглазах… Не знаю, о чем тут разглагольствовал Гарри, но, конечно, это он вызвална вашем лице такое удивительное выражение. Должно быть, наговорил вам кучукомплиментов? А вы не верьте ни единому его слову.
— Нет, он говорил мне вещи совсем не лестные. Поэтому я и несклонен ему верить.
— Ну, ну, в душе вы отлично знаете, что поверили всему, —сказал лорд Генри, задумчиво глядя на него своими томными глазами. Я, пожалуй,тоже выйду с вами в сад, здесь невыносимо жарко. Бэзил, прикажи подать намкакого-нибудь питья со льдом… и хорошо бы с земляничным соком.
— С удовольствием, Гарри. Позвони Паркеру, и я скажу ему,что принести. Я приду к вам в сад немного погодя, надо еще подработать фон. Ноне задерживай Дориана надолго. Мне сегодня, как никогда, хочется писать. Этотпортрет будет моим шедевром. Даже в таком виде, как сейчас, он уже чудо какхорош.
Выйдя в сад, лорд Генри нашел Дориана у куста сирени:зарывшись лицом в прохладную массу цветов, он упивался их ароматом, какжаждущий — вином. Лорд Генри подошел к нему вплотную и дотронулся до его плеча.
— Вот это правильно, — сказал он тихо. — Душу лучше всеголечить ощущениями, а от ощущений лечит только душа.
Юноша вздрогнул и отступил. Он был без шляпы, и веткирастрепали его непокорные кудри, спутав золотистые пряди. Глаза у него былииспуганные, как у внезапно разбуженного человека. Тонко очерченные ноздринервно вздрагивали, алые губы трепетали от какого-то тайного волнения.
— Да, — продолжал лорд Генри, — надо знать этот великийсекрет жизни: лечите душу ощущениями, а ощущения пусть врачует душа. Вы —удивительный человек, мистер Грей. Вы знаете больше, чем вам это кажется, номеньше, чем хотели бы знать.
Дориан Грей нахмурился и отвел глаза. Ему безотчетнонравился высокий и красивый человек, стоявший рядом с ним. Смуглоеромантическое лицо лорда Генри, его усталое выражение вызывало интерес, ичто-то завораживающее было в низком и протяжном голосе. Даже руки его, прохладные,белые и нежные, как цветы, таили в себе странное очарование. В движениях этихрук, как и в голосе, была музыка, и казалось, что они говорят своим собственнымязыком.
Дориан чувствовал, что боится этого человека, — и стыдилсясвоего страха. Зачем нужно было, чтобы кто-то чужой научил его пониматьсобственную душу? Ведь вот с Бэзилом Холлуордом он давно знаком, но дружба ихничего не изменила в нем. И вдруг приходит этот незнакомец — и словно открываетперед ним тайны жизни. Но все-таки чего же ему бояться? Он не школьник и недевушка. Ему бояться лорда Генри просто глупо.
— Давайте сядем где-нибудь в тени, — сказал лорд Генри, —Вот Паркер уже несет нам питье. А если вы будете стоять на солнцепеке, выподурнеете, и Бэзил больше не захочет вас писать. Загар будет вам не к лицу.
— Эка важность, подумаешь! — засмеялся Дориан Грей, садясьна скамью в углу сада.
— Для вас это очень важно, мистер Грей.
— Почему же?
— Да потому, что вам дана чудесная красота молодости, амолодость — единственное богатство, которое стоит беречь.
— Я этого не думаю, лорд Генри.
