— Теперь вы, конечно, этого не думаете. Но когда вы станетебезобразным стариком, когда думы избороздят ваш лоб морщинами, а страсти своимгубительным огнем иссушат ваши губы, — вы поймете это с неумолимой ясностью.Теперь, куда бы вы ни пришли, вы всех пленяете. Но разве так будет всегда? Выудивительно хороши собой, мистер Грей. Не хмурьтесь, это правда. А Красота —один из видов Гения, она еще выше Гения, ибо не требует понимания. Она — одно извеликих явлений окружающего нас мира, как солнечный свет, или весна, илиотражение в темных водах серебряного щита луны. Красота неоспорима. Она имеетвысшее право на власть и делает царями тех, кто ею обладает. Вы улыбаетесь? О,когда вы ее утратите, вы не будете улыбаться… Иные говорят, что Красота — этотщета земная. Быть может. Но, во всяком случае, она не так тщетна, как Мысль.Для меня Красота — чудо из чудес. Только пустые, ограниченные люди не судят повнешности. Подлинная тайна жизни заключена в зримом, а не в сокровенном… Да,мистер Грей, боги к вам милостивы. Но боги скоро отнимают то, что дают. У васвпереди не много лет для жизни настоящей, полной и прекрасной. Минет молодость,а с нею красота — и вот вам вдруг станет ясно, что время побед прошло, илипридется довольствоваться победами столь жалкими, что в сравнении с прошлым онивам будут казаться горше поражений. Каждый уходящий месяц приближает вас кэтому тяжкому будущему. Время ревниво, оно покушается на лилии и розы, которымиодарили вас боги. Щеки ваши пожелтеют и ввалятся, глаза потускнеют. Вы будетестрадать ужасно… Так пользуйтесь же своей молодостью, пока она не ушла. Нетратьте понапрасну золотые дни, слушая нудных святош, не пытайтесь исправлятьто, что неисправимо, не отдавайте свою жизнь невеждам, пошлякам и ничтожествам,следуя ложным идеям и нездоровым стремлениям нашей эпохи. Живите! Живите тойчудесной жизнью, что скрыта в вас. Ничего не упускайте, вечно ищите все новыхощущений! Ничего не бойтесь! Новый гедонизм — вот что нужно нашему поколению. Ивы могли бы стать его зримым символом. Для такого, как вы, нет ничегоневозможного. На короткое время мир принадлежит вам… Я с первого взгляда понял,что вы себя еще не знаете, не знаете, чем вы могли бы быть. Многое в вас меняпленило, и я почувствовал, что должен помочь вам познать самого себя. Я думал:«Как было бы трагично, если бы эта жизнь пропала даром!» Ведь молодость вашапройдет так быстро! Простые полевые цветы вянут, но опять расцветают. Будущимлетом ракитник в июне будет так же сверкать золотом, как сейчас. Через месяцзацветет пурпурными звездами ломонос, и каждый год в зеленой ночи его листьевбудут загораться все новые пурпурные звезды. А к нам молодость не возвращается.Слабеет пульс радости, что бьется так сильно в двадцать лет, дряхлеет тело,угасают чувства. Мы превращаемся в отвратительных марионеток с неотвязнымивоспоминаниями о тех страстях, которых мы слишком боялись, и соблазнах, которыммы не посмели уступить. Молодость! Молодость! В мире нет ничего ей равного!
Дориан Грей слушал с жадным вниманием, широко раскрыв глаза.Веточка сирени выскользнула из его пальцев и упала на гравий. Тотчас подлетеламохнатая пчела, с минуту покружилась над нею, жужжа, потом стала путешествоватьпо всей кисти, переползая с одной звездочки на другую. Дориан наблюдал за ней стем неожиданным интересом, с каким мы сосредоточиваем порой внимание на самыхнезначительных мелочах, когда нам страшно думать о самом важном, или когда насволнует новое чувство, еще неясное нам самим, или какая-нибудь страшная мысльосаждает мозг и принуждает нас сдаться. Пчела скоро полетела дальше. Дорианвидел, как она забралась в трубчатую чашечку вьюнка. Цветок, казалось,вздрогнул и тихонько закачался на стебельке.
Неожиданно в дверях мастерской появился Холлуорд иэнергичными жестами стал звать своих гостей в дом. Лорд Генри и Дорианпереглянулись.
— Я жду, — крикнул художник. — Идите же! Освещение сейчасдля работы самое подходящее… А пить вы можете и здесь.
Они поднялись и медленно зашагали по дорожке. Мимо пролетелидве бледнозеленые бабочки, в дальнем углу сада на груше запел дрозд.
— Ведь вы довольны, что познакомились со мной, мистер Грей?— сказал лорд Генри, глядя на Дориана.
— Да, сейчас я этому рад. Не знаю только, всегда ли такбудет.
— Всегда!.. Какое ужасное слово! Я содрогаюсь, когда слышуего. Его особенно любят женщины. Они портят всякий роман, стремясь, чтобы ондлился вечно. Притом «всегда» — это пустое слово. Между капризом и «вечнойлюбовью» разница только та, что каприз длится несколько дольше.
Они уже входили в мастерскую. Дориан Грей положил руку наплечо лорда Генри.
— Если так, пусть наша дружба будет капризом, — шепнул он,краснея, смущенный собственной смелостью. Затем взошел на подмостки и стал впозу.
Лорд Генри, расположившись в широком плетеном кресле,наблюдал за ним. Тишину в комнате нарушали только легкий стук и шуршанье кистипо полотну, затихавшее, когда Холлуорд отходил от мольберта, чтобы издаливзглянуть на свою работу. В открытую дверь лились косые солнечные лучи, в нихплясали золотые пылинки. Приятный аромат роз словно плавал в воздухе.
Прошло с четверть часа. Художник перестал работать. Он долгосмотрел на Дориана Грея, потом, так же долго, на портрет, хмурясь и покусываякончик длинной кисти.
— Готово! — воскликнул он наконец и, нагнувшись, подписалсвое имя длинными красными буквами в левом углу картины.
Лорд Генри подошел ближе, чтобы лучше рассмотреть ее.Несомненно, это было дивное произведение искусства, да и сходство было поразительное.
— Дорогой мой Бэзил, поздравляю тебя от всей души, — сказалон. — Я не знаю лучшего портрета во всей современной живописи. Подойдите жесюда, мистер Грей, и судите сами.
Юноша вздрогнул, как человек, внезапно очнувшийся от сна.
— В самом деле кончено? — спросил он, сходя с подмостков.
— Да, да. И вы сегодня прекрасно позировали. Я вам за этобесконечно благодарен.
— За это надо благодарить меня, — вмешался лорд Генри. —Правда, мистер Грей?
