Артиллерийского приказов. 7 марта 1699 года Петр I по челобитью своего думного дьяка приказал отпустить его сына Матвея «в Пруссию и иные земли для совершеннейшего изучения латинского и немецкого языков и иных наук». Одновременно, по указу царя, он должен был хлопотать о налаживании прямого почтового сообщения посуху между Кёнигсбергом и Москвой через Тильзит, Вильню и Смоленск. Матвей Виниус, как и его отец, был православным. В начале 1702 года в Кёнигсбергском университете появился третий российский студент Михаил Павлович Шафиров, родственник вице-канцлера Петра Шафирова. Любопытно, что, проведя по полтора-два года в Кёнигсбергском университете, трое первых российских студентов один за другим перебрались для дальнейшей учёбы в Галле. Видимо, в Галле качество обучения было получше, чем в Кёнигсберге.
Следующий студент из Русского царства, Василий Каневский из Киева, был записан в Кёнигсбергский университет только 20 декабря 1710 года. Он, видимо, был в Германии первым российским студентом из податного сословия, дворовым человеком кабинет-секретаря Макарова, то есть фактически крепостным. Барин приветствовал желание своего крепостного учиться, но материально обеспечил его явно недостаточно. Проучившись в Кёнигсберге всего полтора года, Каневский покинул Кёнигсберг и обратился за помощью к российскому коменданту Эльбинга Балку. Средств на продолжение учёбы и даже на пропитание у Каневского не было. Письменные обращения Балка к Макарову ни к чему не привели. Впрочем, Балк смог найти выход – Каневского отправили доучиваться в Ригу.
Очередной студент из Русского царства был записан в Кёнигсбергский университет (юридический факультет) 17 декабря 1715 года. Им был Даниил (Демьян Степанович) Бутович из Чернигова. Бутовичи происходили из казацкой старшины и бедными людьми не были. Отец Демьяна, Степан Иванович Бутович был в 1709–1717 гг. аж генеральным есаулом. Он мог найти средства даже для обучения своего отпрыска за границей. Вернувшись в Россию, Демьян Степанович Бутович служил в казачьем войске в звании бунчукового товарища. Впоследствии Бутовичи числились дворянским родом по Черниговской губернии Российской империи.
Как видим, на протяжении пятнадцати лет в Кёнигсберге были зафиксированы лишь единичные студенты из России. Однако 25 января 1716 года Петр I подписал именной указ, адресованный Сенату, о посылке в Кёнигсберг «молодых подьячих для научения немецкому языку, дабы удобнее в коллегиум были». Речь в указе шла о подготовке переводчиков, которые были нужны для новой административной реформы по созданию петровских коллегий. Царь велел отобрать «человек сорок молодых робят», по двое из каждой губернии, «добрых и умных, которые б могли науку воспринять… и прислать в Санкт-Петербург в Канцелярию Сената, дав им в подмогу, и на проезд, и на прогоны». Некоторые губернии смогли представить в Сенат даже до четырёх человек, некоторые его вовсе проигнорировали. На вакантные места были набраны желающие из присутственных мест Петербурга: например, Иван Панов из Адмиралтейской канцелярии просил о присоединении его к отправляемым в Кёнигсберг, «ибо к той науке имел усердное желание», и был зачислен в счет Воронежской губернии. Весной 1716 года в Санкт-Петербурге было собрано тридцать три подьячих: пятеро служили в северной столице, девять человек приехали из Москвы, по четыре человека – из Киевской и Сибирской губернии, три – из Казанской, по два – из Азовской, Архангельской, Нижегородской губернии и из Смоленска. Однако отъезда в Пруссию им пришлось ждать долго.
Средства для обучения молодых людей должны были предоставляться самими губерниями: по 250 ефимков на первый год на человека, и по 200 – на каждый следующий год, что «в науке будут». Поступление денег из губерний затягивалось. Сенат нужной суммы выделить не смог. Сам царь Петр I в это время находился за границей, и поторопить отправку подьячих в Кёнигсберг было некому. Всё лето молодые люди провели в Санкт-Петербурге в определенной нужде. К осени деньги на отправку нашлись. 14 сентября из Сената последовал указ отправить в Кёнигсберг первые десять человек на неких прибывших из Копенгагена кораблях. 23 сентября девять подьячих отплыли из Санкт-Петербурга на неком английском корабле сначала в Гданьск, а уже оттуда – в Кёнигсберг, куда и прибыли 26 октября. 5 ноября 1716 года юноши, согласно их донесению, «начали науку». Десятый подьячий, Иван Ершов, получив деньги (было выдано на дорогу по 35–50 ефимков на человека), на корабль не явился. Через три месяца он сам объявился в Кёнигсберге, объяснив задержку болезнью. Остальные подьячие добирались до Кёнигсберга сухим путём. Вторая группа из шести человек почтовыми подводами была отправлена до Риги, а оттуда добралась до Кёнигсберга 23 февраля 1717 года. Остальные добрались до Кёнигсберга только 1 ноября 1717 года. Не прошло и двух лет со дня подписания указа Петром Первым… Царь-то всё это время был за границей.
В течение первой половины 1717 года в матрикулы Кёнигсбергского университета записались одиннадцать россиян из числа посланных по указу Петра (Конон Плаксин, Иван Колушкин, Иван Ершов, Никита Титов, Илья Протопопов, Семен Фролов, Федор Прокофьев, Спиридон Хлотенов, Иван Варфоломеев, Федор Ардабьев, Борис Красовский), а в последующие два года еще трое (Матвей Маков, Степан Олсуфьев, Степан Пучков)[22]. Тем самым в Кёнигсбергском университете образовалась одна из самых больших групп русских студентов за весь XVIII век. Девятнадцать подьячих не смогли стать студентами из-за незнания немецкого языка и латыни, на которых велись занятия в университете. Для освоения этих языков им пришлось нанимать для себя частных учителей – «шпрахмейстеров».
У подьячих изначально не было чётко сформулированного плана учёбы, Сенат не дал никаких инструкций, не организовал контроля за студентами. Более того, деньги, выданные на дорогу, давно кончились, а за жилье, дрова, платье, еду и особенно за учебу нужно было платить. Изначально было обещано каждому 200 ефимков в год, но в течение первого года не было получено ни копейки. Подьячие жили в долг, но это не могло продолжаться бесконечно. В Санкт-Петербург посыпался поток жалоб.
«Одна из жалоб студентов отражает то плачевное состояние, в котором они очутились в конце 1717 – начале 1718 гг.: „В зимнее время пребываем как холодом изнуряемы, так и без науки, понеже хозяева, у которых мы имеем квартиры, видя сей замедленный вексель, отсылают от себя с квартир… того ради и по тюрьмам за долговые деньги засажать хотят". Подьячие не только „закосневали" без науки, не в состоянии заплатить учителям, но даже не могли выйти на улицу за отсутствием одежды и обуви. Обращаясь и к царю, и в Сенат, и к вице-канцлеру П. П. Шафирову, студенты просили их „спасти, не дать пропасть в иностранстве". О тяжести положения говорит и то, что с той же просьбой дважды в Петербург вынужден был писать сам бургомистр Кёнигсберга, лично знакомый царю по
