прежнее место и еще некоторое время рассматривал дерево, прежде чем занести на бумагу собственное число. Серена повернулась к мужу:
– Кому мы можем отдать на хранение свои оценки? Это должен быть человек, которому в равной степени доверяем и мы, и рабочие.
– Кэмпбелл, – определил Пембертон, кивнув в сторону управляющего, который наблюдал за происходящим с порога конторы. – Нет возражений, Билдед?
– Никаких, – подтвердил тот.
Когда бригады лесорубов направились вдоль железнодорожных путей к южному склону горы Ноланд, Серена двинулась вслед за ними на своем белоснежном коне. Многие акры сплошных пней вокруг напоминали могильные камни на оставленном поле боя. Вскоре лесорубы свернули в сторону от основной железнодорожной ветки, которая уходила выше и направо от склона, и пошли по отрогу. С собой каждый нес обед: в котомках, в бумажных пакетах, в молочных бидонах или в металлических коробках, формой похожих на хлебную буханку. Некоторые рабочие были одеты в комбинезоны, другие – во фланелевые рубашки и брюки. На ногах у большинства красовались крепкие шахтерские сапоги, но кое-кто предпочел простые ботинки из брезента или кожи. Подростки-сигнальщики шли босиком. По пути лесорубы миновали прозванный гремучкой состав из паровоза и двух вагонов, доставлявший сюда живших в Уэйнсвилле рабочих, затем – еще шесть вагонов с лесом и самоходный погрузчик и наконец в самом конце отрога – трелевочный агрегат, который вовсю шипел и дымил, успев развести пары. Его стрела сматывала стальные тросы, тянувшиеся на полмили вверх – туда, где стоял хвостовой блок, зацепленный за массивный пень гикори. Издали вся эта махина напоминала огромное удилище с катушками лесок. Стрела накренилась в сторону горы, а тросы натянулись настолько туго, будто трелевщик вознамерился стащить вниз целую гору, чтобы отправить ее в Уэйнсвилл по рельсам. Срубленные еще в субботу бревна по-прежнему болтались на кабелях, и люди проходили под ними с опаской, словно под облаками, начиненными динамитом. По мере того как рабочие поднимались по крутому склону, воздух постепенно делался все более разреженным, вынуждая дышать полной грудью. Наконец показались инструменты лесорубов, спрятанные под грудами веток или развешанные на сучьях подобно арфам ветхозаветных иудеев. Тут были не только топоры, но и восьмифутовые поперечные пилы, и стальные клинья, и чурбаки, и багры, и девятифунтовые кувалды, и волокуши, и трелевочные крюки. На некоторых орудиях виднелись выжженные инициалы владельцев, другим давались собственные имена, как лошади или ружью. И все рукояти – кроме самых новых – были отполированы ладонями до блеска, совсем как камни на речном дне.
Пробираясь через пни и невысокий кустарник, который здесь звали подстилкой, рабочие внимательно глядели под ноги: пусть змеи редко шевелились, пока солнце не заливало склоны до самого края, осы и шершни таких поблажек людям не давали. Да и сама гора вполне могла свалить человека наземь, особенно в такие дни, когда из-за недавних дождей земля делалась скользкой и ненадежной: ноги разъезжались, а рукам не за что было ухватиться. К тому же большинство лесорубов еще не успели толком отдохнуть после шести одиннадцатичасовых смен, отработанных на прошлой неделе. У кого-то было похмелье, других мучили старые травмы. Перед подъемом в гору мужчины выпили по четыре-пять чашек кофе; у каждого имелись при себе сигареты или жевательный табак. Некоторые приняли кокаин, чтобы идти без устали и подольше не терять бдительность, ведь после начала рубки приходилось в оба глаза следить за лезвиями топоров, отскакивающими от деревьев, за зубьями пил, норовящими вгрызться в колени, за бревнами на тросах, грозившими вырваться из захвата, да и за самими тросами, в любое время готовыми оборваться. И прежде всего – за мертвыми сучьями, так называемыми вдоводелами, которые могли терпеливо выжидать минутами, часами или даже днями, прежде чем копьями слететь на землю.
Когда Серена пустилась верхом вслед за уходящими в лес рабочими бригадами, Пембертон остался стоять на крыльце конторы, провожая жену взглядом. Даже на большом расстоянии он отлично видел изгиб ее спины и качающиеся в такт шагу мерина бедра. Хотя этим утром супруги вновь испытали кровать на прочность, Пембертон почувствовал, как желание учащает его пульс, вызвав в памяти тот миг, когда на ипподроме Охотничьего клуба Новой Англии он впервые увидел будущую жену в седле. В то утро он сидел на клубной веранде, наблюдая, как девушка верхом на лошади преодолевает различные препятствия в виде заборчиков или живых изгородей. Пембертон не отличался впечатлительностью, но ощущал подлинный священный трепет – вот верное слово, – когда Серена и лошадь под нею раз за разом взмывали ввысь и несколько мгновений парили в воздухе, прежде чем оставить позади очередной барьер. Пембертон считал, что им с невестой невероятно повезло найти друг друга, тогда как Серена уже успела объявить их встречу не просто удачным стечением обстоятельств, а неизбежностью.
В то утро на веранду Охотничьего клуба вышли две дамы и устроились невдалеке. В отличие от Серены, они щеголяли в красных охотничьих жакетах с фалдами и высоких черных ботинках дерби. Обеим немедленно подали горячий чай, берегущий от утренней прохлады.
– Полагаю, она вбила себе в голову, будто езда без жакета и кепи здесь в порядке вещей, – заметила дама помоложе, поднимая чашку. Другая на это ответила, что в Колорадо, вероятно, дела обстоят именно так.
– Жена моего брата училась вместе с ней у мисс Портер, – добавила женщина постарше. – В один прекрасный день она просто заявилась туда, этакая сиротка из западного захолустья. Пусть она богата и вдобавок образована лучше, чем можно подумать, но даже Саре Портер не удалось обучить ее светским манерам. По словам моей невестки, она исполнена гордыни, чем и выделялась даже в той спесивой компании. Несколько девушек, сжалившись над ней, пригласили гордячку погостить у них на праздниках, но та отказалась, причем в довольно грубых выражениях. И вместо этого все праздники просидела в обществе старых матрон…
Женщина помоложе, заметив, что Пембертон прислушивается к их разговору, повернулась к нему.
– Вы с ней знакомы? – спросила она.
– Да, – ответил он. – Это моя невеста.
Молодая женщина зарделась от неловкости, а ее спутница обратила к Пембертону сухую улыбку.
– Что ж, – ледяным тоном изрекла она, – по крайней мере, хотя бы вас она сочла достойным своего общества.
Не считая беглого замечания миссис Лоуэлл о предыдущих ухажерах Серены, это был единственный случай, когда Пембертону довелось услышать о прошлом своей невесты из уст постороннего. Сама она воспоминаниями почти не делилась; когда же Пембертон расспрашивал о ее жизни в Колорадо или в Новой Англии, ответы Серены почти всегда были поверхностны; к этому она неизменно добавляла, что они с Пембертоном
