в Данию в апреле 1940 года.
4. Плачет младенец, отправляющийся в Японию. Пока ничто не предвещает Хиросимы, только Олимпийские игры 1940 года перенесли из Токио в Хельсинки. (Тоже неудобно получилось, потом их вовсе отменили).
5. Рыдает младенец, которому предназначена Франция. Мало того, что её разгромят через полгода, так ещё и британский пупс будет бомбить французский флот в колониях, чтобы он не отсвечивал.
6. Точно так же плачет тот, кому уготована Британия. Пока две страны находятся в состоянии войны с Германией. Война эта пассивная, всё самое страшное начнётся в апреле 1940. И пророчество художника справедливо, понятно и сбылось.
7. За ними стоит и тоже плачет мальчик, у которого на проездных документах видна только буква «Г». И это не «Голландия», потому что такой младенец уже есть. Может быть, Греция? Я специально ухожу от Германии: тонкость в том, что СССР в этот момент находится с ней в состоянии «странной дружбы» (по аналогии со «странной войной», что идёт у Третьего Рейха на Западе). Поэтому нам неясно, настоящая ли это Германия или какой-нибудь Гондурас. Это какая-то Германия Шредингера.
8. Бельгийский мальчик в недоумении. Он мог быть и поэмоциональнее: 10 мая немцы вторгнутся в его будущую страну.
9. Голландский — тоже напрасно спокоен, у его страны та же судьба.
10. Ревёт младенец, отправляющийся в Египет. Ну да, под конец 1940 года там будет жарко, но не так чтобы для самих египтян: тузить друг друга будут итальянцы и англичане.
11. Младенец с назначением в Турцию сосредоточен, но не в слезах. При любом исходе начавшейся войны Турция чувствует себя неплохо.
12. Недоумение вызывает швед. Отчего он в истерике, отправляясь в нейтральную страну, непонятно. Страна с долгими традициями нейтралитета, торговавшая с немцами до последнего. Но, может, он предчувствует, как к нему на стокгольмской улице подходит, шурша нафталиновыми юбками, полпред Александра Коллонтай и шёпотом произносит: «Мальчик, а у тебя есть стакан воды?»
13. И ещё один младенец держит назначение, которое нам неизвестно (название страны скрыто вставшими дыбом волосами будущего француза).
Кого тут нет? Во-первых, конечно, поляков — Польши нет, вернее, опять существует лишь Небесная Польша, и она не скоро вернётся на географическую карту. Во-вторых, нет американцев — по случайности или из дипломатических соображений. В-третьих, нет и китайцев, венгров и испанцев. Нет латиноамериканцев и афроамериканцев. Можно выдумывать политические причины, но, в конце концов, художник не должен был явить вам весь список Лиги Наций, к тому же, как я уже сказал, из неё нас вытурили за две недели до того, как «Крокодил» напечатал рисунок Ротова.
Возможно, что мы имеем дело с Дедами Морозами (новыми годами), и это не человеческие младенцы. Их жизненный цикл — год, через 365 дней они превратятся в старцев и сдохнут. Плакать можно только о судьбе на протяжении этого, то есть следующего, 1940 года. А жизнь в Берлине 1940 года для обычного обывателя пока всяко масляней, чем в Лондоне под бомбами. Если умереть 31 декабря 1940 года подданным Третьего Рейха на куче голландского сыра и датского масла, обывателю покажется сносным такой финал.
Если перед нами не младенцы, которым переправляться на баржах по Ладоге, не дети, которым гореть в Дрездене в 1945-м, а тот самый канон Деда Мороза, что прибегает с боем курантов весёлым карапузом, и удаляется умирать, когда все собираются за праздничным столом через двенадцать месяцев.
Ну, а никто и не обещал жизни вечной.
Однако, совсем другое дело, если младенцы выбирают себе долгую жизнь. Это не зародыш старика в новогодней шубе, а как говорится «человеческий детёныш».
Был один советский фильм, суть которого я переиначил в своём воспоминании. Я потом нашёл его и посмотрел заново, но не в самом фильме дело. Там, в начале шестидесятых годов, с круизного лайнера (здесь аллюзия на фильм «Бриллиантовая рука») на французскую землю сходят советские туристы. И вот в приморском ресторанчике один из них, советский генерал, рассказывает историю своей жизни, не замечая, что его подслушивает официант, оказывающийся бывшим русским офицером. Мне казалось, что генерал был в молодости денщиком у будущего официанта, а потом их развела Гражданская война. Но нет, в настоящем фильме денщик был не денщиком, а молодым офицером и пал жертвой розыгрыша в каком-то имении, но суть в том, что перед нами очень интересная задача в области прагматики (если отвлечься от идеологии и идеалов).
Например, понятно, что в 1916 году быть офицером лучше, чем денщиком.
Но когда настал двадцатый год, и уже началась давка у ялтинского причала — лучше быть краскомом и бывшим денщиком.
Однако ясно, что французскому официанту не грозит чистка и 1937 год.
А вот минуло несколько лет, и красный командир (если он избежал репрессий) крепко рискует — он и может попасть в котёл под Киевом, да и просто погибнуть. Над Францией же разлито спокойствие, что бы ни говорили потом о Сопротивлении.
Однако в 1950 году генерал Советской армии живёт не в пример лучше, чем официант в Ницце. Дача его полна немецкой мебели и ест он с тарелок Тевтонского ордена.
Допустим, они оба Мафусаилы, и вот наступает 1991-й.
Тогда одинокому французскому официанту (или метрдотелю — должен же понаехавший француз хоть как-то расти в чинах) опять несколько лучше, чем одинокому отставному советскому генералу в его московской, а то и хабаровской квартире. Былые заслуги мало кому интересны, кроме, разве, домушника, который тихо роется в комоде в поисках геройской звезды.
Думаете сейчас всё ясно и неизменно? Ну, так представьте себе молодого бонвивана, московского гуманитария, что влюблён в Америку и выбирает свободу (в тот момент, когда для этого не нужно просить политического убежища). И вот он четверть века преподаёт в каком-нибудь университете, пока, наконец, ровно за ту же недостаточную восторженность его вычищают с волчьим билетом. И всё потому, что поменялся стиль гуманитарных наук и требования к лектору.
Нам, слава Богу, не дано предугадать не только отзвук слов, но и чугунную поступь судьбы.
Но мы совсем забыли про художника Ротова, который жил в той стране, куда отправляется улыбающийся карапуз. Что ему принёс новый (тогда) 1940 год. А вот что: 22 июня 1940 года за ним пришли, вернее, приехали на дачу на Клязьме. Он получил восемь лет лагерей 58-ой статье, при самом «лёгком» её пункте, десятом: «Пропаганда и агитация против Советской власти». Всё дело было в карикатуре, которую Ротов нарисовал в 1934 году и которую, кстати, не напечатали в итоге. Там была нарисована жующая лошадь,
