ходим, всё спрашиваем за деньги. А он говорит, что не может продать, конь, мол, хворый, без зубов.
— А конь был без зубов? — спросил Пиноккио.
— По сердцу говоря, мы и сами не глянули, — сказал Комар. — Мы же не конокрады. Нам просто халява обломилась, но на вид конь был хороший…
— Эта паскуда, — перебил приятеля Джанфранко, — толкнул лошадь за цехин, как потом выяснилось.
— …да. В общем, мы опять к нему пришли, а он даёт нам двадцать сольдо и говорит, что больше за него мы вряд ли бы получили. А мы ему говорим, что знаем, почём он лошадь продал. А он говорит, что это его дело, почём лошадь продавать, а наша доля двадцать сольдо и всё.
— Ну, тут и началось. Как говорится, слово за слово, нас двое, их трое. Вот мы Сливу-то и полоснули по брюху. А его, Сливу, по-другому и не остановить, он здоровый кабан.
— Понятно, — произнёс Буратино и, отозвав Рокко в сторону, сказал ему:
— Рокко, а ты не боишься, что мы наживём себе новые проблемы с этими пацанами?
— Наживём, — согласился Чеснок, — да больно пацаны хорошие. А проблемы нам решать не впервой, да и слово наше теперь веское, о нас по всему городу слухи ходят.
— Это мне и не нравится, — сказал Буратино, — шуму вокруг нас слишком много, — потом, подойдя к новым ребятам, произнёс: — Пацаны, Рокко за вас говорит. Это вам большой плюс, поэтому на работу я вас беру.
— А в банду? — спросил Массимо.
— Посмотрим, сначала посмотрим, как вы работаете и чего стоите. Если вы люди стоящие, то и в бригаду определим, — ответил Буратино и пошёл показывать новичкам завод.
А дальше события складывались следующим образом. Не прошло и трёх дней, как Рокко пришёл к Буратино в гимназию и, вызвав его с урока, сообщил:
— Нас Туз на стрелку вызывает.
— Я так и знал, — ответил Буратино, — когда стрелка?
— Сегодня в пять у трактира «Белая корова».
— Ну что ж, пойдём потолкуем. Ты братцев только предупреди.
— Уже, — сказал Чеснок и спросил: — Злишься?
— А чего теперь злиться, теперь злиться поздно, теперь нужно вопрос решать, а не злиться.
— Ничего, потолкуем, разберёмся. Если пацанов отобьём, они наши по гроб жизни будут. А пацаны толковые.
— Насчёт их толковости, так это время покажет, — сказал Буратино. — А разборки нам сейчас не ко времени, нам бы полгодика в тишине, без разборок и стрелок поработать. Чтоб деньжата были. Понимаешь?
— Понимаю, — вздохнул Рокко.
А в пять часов вечера к «Белой корове» собрались две банды. Одна слободская из шести человек, все люди серьёзные, известные, взрослые. Другая банда портовая, пацаны молодые, но громкие и тоже шестеро. Пепе, узнав о стрелке, тоже согласился пойти. И Буратино, честно говоря, был очень признателен ему за это. А ещё Буратино обратил внимание, как сразу повзрослели и Лука, и Рокко, как они сразу по-мужски погрубели на этой стрелке.
Обе банды молча пожали друг другу руки, причём каждый из присутствующих пожал руку всем представителям оппонента. Всё происходило, как я уже заметил, в полной тишине, и лица у всех были серьёзные.
Рукопожатия значили: мы о вас слышали, мы вас уважаем. А серьёзные лица добавляли: но это не значит, что мы примем вашу точку зрения, у нас на сей счёт свои соображения имеются.
После рукопожатий все курящие закурили, предлагая друг другу папиросы и спички. В общем, весь ритуал, предшествующий серьёзному разговору, был закончен и начался сам разговор:
— Буратино, — начал Туз, человек лет тридцати пяти, коренастый, плотный, с наколками на обеих руках, с рассечённым подбородком и, по слухам, свирепый, — слыхал я, что вы приняли к себе в банду двух псов бешеных.
— У нас не псарня, — заявил Буратино, — мы псов не принимаем. А взяли мы на работу двух шпанцов, бродяг по жизни.
— Может, ты не в курсе, — продолжал Туз, — но двое этих шпанцов, бродяги, как ты говоришь, просто твари беспредельные. Отморозки, они нашего друга поддели, парень сейчас при больнице лежит. Врачи говорят, отходит наш корешок, не выбраться ему, дорога ему только до погосту. Обидно нам, по беспределу нашего кента замочили.
— Да? — искренне удивился Буратино, который не поленился сбегать в больницу до стрелки и кое-что разузнать. — А я слыхал, что твоего корефана из реанимации в палату перевели. Говорят, выживет он.
— Я про римацию не знаю, не доктор, — насупился Туз, — а вот про кента своего скажу. Подрезали его ни за что, крысы бешеные.
— Ни за что? — спросил Буратино.
— Ни за что. Говорю же тебе, по беспределу.
— А я слыхал, что весь кикоз из-за бабок случился. Говорят, ты ребят по бороде пустил, товар сбыл за цехин, а ребятам вернул всего двадцать сольдо.
— А что ты за авторитет, чтобы судить, — побагровел Туз.
— А я и не сужу, за что купил, за то продал, я по делу говорю, а не сужу.
— Ладно, раз по делу, то я свою долю взял. А раз моя доля не была оговорена сразу, сколько хотел, столько и взял. Кто меня упрекнёт?
Тут Буратино предложил Тузу отойти и поговорить с ним с глазу на глаз. Туз согласился. Они отошли и остановились вдвоём, продолжая разговор:
— Туз, ты человек уважаемый. Я знаю это и прошу тебя по- товарищески, кончай этот базар, ни тебе, ни мне он не в руку. Ты с него авторитета не наживёшь, и я прибыли не поимею. Если же по понятиям глядеть, ты не прав.
— Я не прав? — возмутился Туз. — Моего кента на больничную койку сложили, а я ж остался весь в косяках, как в щелках. Так, что ли?
— Туз, я разборок не хочу, — произнёс Буратино, — но в этом деле ты не прав.
— Я тоже разборок не хочу, гадом буду. Но этим крысам клешни поотрывать должен. Никто безнаказанно не может моих друзей калечить. От этого мой авторитет страдает и мой рэкет тоже. Поэтому, если мы с тобой по добру не разойдёмся, я тебя на сходняк потяну. И пусть люди скажут, кто из нас прав, а кто в косяках.
— А если и на сходке миром не решим? — спросил Пиноккио.
— Решим, — уверенно ухмыльнулся Туз.
Буратино это прекрасно знал, он понимал, что на сходняке у него против авторитетного Туза шансов нет. Тем более что Томазо явно скажет не в его пользу. Но наш герой не сдавался.
— Ну а вдруг не решим на сходняке?
— К дону пойдём, пусть тогда дон наш спор решит.
— Разумно, — согласился Буратино, — дон человек трезвый, он правду
