старого ликвидатора, что меня тогда из коридора вышвырнул. У них, оказывается, с Толиком роман, они съехаться хотят, а отец ее «этих антихрущей» на дух не переносит.
Однажды она внезапно влетает в ячейку и кидается на койку Толика, ревя лицом в подушку. Тот немедля бросает кормить своих улиток, бежит к ней с бутылкой, начинает ее обнимать, гладить по плечам. Я только открываю рот спросить, что случилось, но меня перехватывает Костя и чуть не за ухо тащит к герме.
– Пошли, – говорит, – покурим.
Выходим с ним на лестницу, он осматривает соседние площадки, выглядывает в коридор, а потом вполголоса объясняет:
– Ефимов ее насилует периодически. Десять лет назад он перемолол ее мать, когда та под Самосбор попала. С тех пор головой и двинулся. Потом ему еще и аугментики напихали. И Окуляр, и лапа эта стальная – в ней же бетон знает, что намешано кроме пальцев: штык-нож, ствол, резак плазменный – и вся эта хрень к мозгу подключена. Тут у любого контакты перемкнет. Вот на него иногда и находит помутнение. Он в дочке свою жену видит, вот и кидается на нее.
– Ты его что, оправдываешь?!
– Не-а, – сплевывает Костя. – Я его ненавижу. Хоть и не так, как Толик. Он полгигацикла уже пытается придумать, как его убить. Да только что ты майору ликвидаторов сделаешь? Я своими глазами видел, как в него Леха-алкаш со сто четырнадцатого нож кинул, когда тот самогон конфисковать пришел.
– И что было?
– Нож отскочил. Силовое поле. А у Лехи после этого голова на пол отскочила, когда уважаемый Владимир Ефимов ему по ней своей железкой шарахнул. – Костя судорожно затягивается папиросой. – Мы сидели у Лехи, пили, а этот его прямо у меня на глазах… Я тогда и понял, что ему бояться нечего. Что я, донос на него напишу?
Он нервно смеется, рука с самокруткой дрожит.
– Еще Окуляр этот. Сечет радиацию, химию, слизь… Ни отравы в вентиляцию не подкинуть, ни фонящего какого дерьма. Говорят, даже микроволны видит и рентген… Короче, единственный вариант – гермодверь сломать. После Самосбора ни тела, ни улик. Несчастный случай. Надо только подгадать, чтоб Нинка у нас в это время была. Как сирена завоет – бежать к его герме, там заложить микрозаряд, чтобы петлю сорвало. И обратно…
Он рассуждает будничным тоном, словно об уборке в ячейке. Я молча вырываю у него из пальцев папиросу и затягиваюсь гадким, едким дымом. Глаза щиплет, голова подкруживается, выдыхаю.
– Пойдем со мной. – Костя выхватывает бычок из моей руки и бросает. Тот исчезает во мраке лестницы, выбив искру о ступеньку. – Они там надолго. А мы пока – в Поиск.
Не верю ушам. В Поиск? Костя спускается на полпролета, поднимает взгляд и бросает:
– Ну?
Тороплюсь за ним, пытаюсь запомнить дорогу – череду лифтов, коридоров, этажей. Безуспешно. Помню, что двумя этажами ниже проходим мимо кабины скоростного лифта, а дальше теряюсь в лабиринтах Хруща.
Спустя час Костя выходит на заброшенный этаж, включает фонарь (когда успел захватить?) и идет, ощупывая лучом света залитый водой пол. Указывает пальцем на одну из луж, гляжу – слизь. Синеватая какая-то, я такую только в НИИ встречал.
Идем дальше, подходим к неприметной гермодвери, и Костя кладет руку на вентиль.
– Давно тебе хотел показать, ученый. Смотри не обосрись от восторга.
В тишине мертвого этажа скрип вентиля отдается пронзительным эхом. Волосы встают дыбом. Никакого восторга я не испытываю. За гермодверью открывается заброшенный завод. Стены покрыты фосфоресцирующей слизью, и ее слабого свечения хватает, чтобы разобрать очертания машин. Ряды станков, конвейеры, сборочные цеха, аппараты… И все это почему-то торчит из противоположной стены.
Костя оглядывается, ехидно скалясь. Подбирает с пола кусок штукатурки и говорит:
– Сейчас поймешь.
Он вытягивает руку так, чтобы кисть была по другую сторону от порога, и разжимает кулак. Штукатурка улетает в противоположную стену и врезается в какой-то конвейер. До меня доходит. Мы смотрим на этот завод с потолка.
И вот теперь я действительно готов обосраться от восторга. Это ведь то, о чем рассказывал Вихров!
– Это еще не все, – подмигивает Костя. – Осторожно выгляни и посмотри влево. Вылезай давай, я подержу.
Он хватает меня за руку, я просовываю голову через порог и чувствую, как ее тянет вперед, то есть на самом деле вниз. Борясь с головокружением, гляжу влево и в сотне метров от себя вижу то, о чем говорит Костя. Восторг сменяется ледяным ужасом.
Аккуратно насыпанное кольцо из раскрошенного бетона диаметром в пару метров. Внутри кольца спиралью сложены крупные овальные камни светло-серого цвета. Они, по-видимому, здорово давят на поверхность, на которой лежат, но… «Здесь вообще-то потолок!» – вопит мой вывихнутый мозг. Эту картину невозможно ни с чем спутать, даже если ни разу не видел раньше. Логово бетоноеда.
Только теперь я вижу, что стены завода, теряющиеся по сторонам, усеяны громадными дырками, проеденными в бетоне. И судя по ним, эта тварь размером никак не меньше той, что прогрызла тоннель под НИИГРАВом. Я отшатываюсь и, потеряв равновесие, падаю обратно на пол в коридоре.
– А если бы он там был?! Ты нахера бросал эту дурацкую штукатурку?!
– Да тихо ты, ученый, – смеется Костя. – Это же ноль-переход. Если бы червь на нас кинулся, нужно было бы всего лишь захлопнуть эту герму – портал бы закрылся, и он прохавал бы стену дальше, но только в своем строении.
– Откуда ты это знаешь?!
– Это даже в открытом Бионете найти можно, – пожимает плечами Костя и закуривает. – Не обязательно в Гнилой лезть. Ну, поразвлекались – и хватит. Мне координаты блока слили, где взрывчатку достать. Пойдем заберем, надо же Толяна выручать.
Я молча плетусь за ним, стараясь унять дрожь. Перед глазами стоит утопленная в потолок кладка яиц бетоноеда. В ушах стоит возбужденный голос Вихрова: «…другую субстанцию. С гораздо более сильными гравигенерирующими свойствами».
* * *
Вечером я сижу в раздумьях, не слушая ни озорное пиликанье гармошки, ни крики гостей. Две девушки-врачихи со сто двенадцатого принесли спирт, двое одноклассников Ромки наловили крыс и отдали Толику жарить, Нина Ефимова вынесла с работы несколько брикетов (у них на пищефабрике так заведено), дядя Витя натушил своих коронных подлестничников.
Все как обычно – уютно и весело, снова надрывается гармонь, стелется синеватый дым, и Ромка кричит, надрываясь:
– Ванька с Маньки труселяСнял – да так и ахнет:Там три щупальца висят,Сырым мясом пахнут!
Мне никак не решить – что же делать. Доложить Вихрову о яйцах бетоноеда – значит, сдать Костю ликвидаторам. Даже если профессор прикроет Лазукина, Партия все равно докопается до правды. Нельзя же принести яйцо и сказать – в борщевике нашел!
Порой накатывает мысль: если это поможет вернуть Свету и уйти в ее чудесный мир, то ничья жизнь и рядом не стоит.
