еще не успела открыть рот, как он меня спросил: «У вас заказано?» Узнав, что я интересуюсь «Оказией», портье сказал мне, что такой дуэт у них не поет. Я потребовала администратора, уже понимая, что это будет пустой номер, и оказалась права. Нервный молодой менеджер, который был вызван ко мне, лишь подтвердил, что никакая «Оказия» у них в этом году не выступала. И я ушла из «Макинтоша», потеряв самый большой из имевшихся у меня шансов что-то узнать о своей сестре.* * *
Домой я вернулась около одиннадцати и была злой. Больше всего меня злила собственная глупость. И в самом деле, зачем было ехать в этот вычурный «Макинтош»? Что я могла там узнать, чтобы понять, почему ничего не слышно от моей сестры, тупо уехавший на отдых в кондовый Сочи? Я вела себя глупо, кричала на портье и менеджера. Это со мной менеджер стал нервным.
А пожилой портье вел себя со мной снисходительно, что еще хуже. Эдакий патриарх, возвышавшийся над дурой-девчонкой. Хотя, возможно, мне так казалось. Я с детства страдаю комплексом неполноценности, и если кто-то его задевает, то начинаю рефлексировать и долго не могу остановиться. Так было и в тот вечер.
Я лежала на диване, отдавшись… как бы выразиться помягче… недобрым мыслям об Ольге Марковне, которые забурлили во мне из-за ее нового появления в моей жизни. Из психологической литературы, которой я одно время увлекалась, мне было известно, как много значат отношения с матерью в детстве. С матерью мне не повезло. И после «Макинтоша» я не могла относиться к этому обстоятельству спокойно.
Я вышла из детства с вмятинами в моем сердечке, оставшимися от ее прессований, и с ранами, не заживавшими после ее педагогических атак на мое чувство собственного достоинства, которое она называла не иначе как «самомнение». Эти раны отзывались болью на каждое прикосновение. Кто только их не бередил: надменные кассирши в супермаркетах, высокомерные медсестры в районной поликлинике, вся начальствующая сволочь в госучреждениях, их стервозные секретарши… Даже если ты появляешься в телевизоре и тебя узнают на улице, тебе обязательно где-то попадется обслуживающий персонал или офисные инфузории, которые будут смотреть на тебя сверху вниз.
Мое «самомнение» не умело такое переносить. Оно сжималось и пряталось. Свойственный мне эгоцентризм не способствовал укреплению чувства собственного достоинства. Я думаю, их друг с другом ничто и не связывает.
Когда мне давали понять, что я никто, ноль, пустое место, мне помогала злость. Злость заводила меня, я чувствовала себя с ней сильной: ничтожество заныло бы, зарыдало, я же – стервенею и отвечаю ударом на удар.
Злость завела меня и в тот вечер, когда я вернулась из «Макинтоша». Я чувствовала себя смертельно усталой, но снова взяла свой ноутбук, нашла сайт со списком ресторанов Москвы, открыла там рубрику «Рестораны с живой музыкой» и стала звонить во все эти заведения с вопросом: «У вас выступал дуэт “Оказия”?» Заключение было готово около часа ночи: «Оказия» была известна только в двух ресторанах – «Муромце» и «Зеркале». Подробности можно было узнать только завтра.
Затем я набрала домашний номер Кира. Как обычно, отозвался автоответчик, что еще не означало, что хозяина не было дома.
– Кир, зря ты так со мной, – начала я после стартового сигнала. – С Элей, кажется, что-то случилось, и я ездила в обеденное время к матери. Я хотела рассказать это тебе позже. Жаль, что между нами автоответчик.
6
Кир позвонил мне на следующий день утром. Выслушав о моем вчерашнем исследовании ресторанов, он сказал:
– «Муромец» я знаю. Я снимал там недавно одну веселую свадьбу. Официант Толик меня еще не забыл.
– Я могу позвонить ему от тебя? Вдруг он скажет мне что-то дельное.
– Лучше будет съездить к нему вдвоем. В обед у меня не получится, а вот часа в четыре я смогу. Тебе это время подходит?
Кир знал, что я буду дома, но заехать за мной не предложил. Я это спокойно проглотила.
* * *
Мне надо было заниматься переводами, но вместо этого я позвонила в «Зеркало», чтобы разобраться и с этим рестораном. Трубку взяла девица с начальственным голосом. Дуэт «Оказия» они уже давно не приглашали, сообщила она и тотчас же от меня отключилась.
Вслед за этим я еще раз набрала Федин номер.
В трубке раздались гудки. И вдруг женский голос:
– Алле.
Я попросила к телефону Федю.
– Его нет, – ответила женщина.
– Когда он будет?
– А кто его спрашивает? – поинтересовалась она, заикнувшись на последнем слове.
– Я его знакомая… даже больше, – заторопилась я с ответом, боясь, что она вдруг повесит трубку. – Я сестра его партнерши.
И дальше я выложила ей напрямую, почему мне так нужен Федор.
– Как видите, мне срочно надо с ним переговорить, – подвела я итог. – Скажите главное: он в Москве?
– Нет, он уехал, – холодно ответила женщина, и меня опять обожгло паническое чувство: сейчас она бросит трубку! Люди у нас вообще привыкли бросать трубку, нисколько не думая о своих собеседниках. Такое поведение настолько распространено, что я на него не обращала внимания, пока мне раз в сердцах не указал на данную особенность нашей культуры общения один мой коллега-венгр. На пользу мне это не пошло: теперь я только еще больше нервничаю, если веду разговор, важный для меня и ненужный собеседнику.
– Куда? – как можно спокойнее спросила я.
– Я не знаю. Я сним-м-маю его квартиру и ничего о нем не знаю. – Она была заикой, но ее голос при этом звучал твердо.
– Надолго он уехал?
– И этого я не знаю. И вооб-б-ще, я…
– Пожалуйста, не отключайтесь, – перебила ее я. – Вы моя последняя надежда.
– Я ничем не м-м-могу вам пом-м-мочь, – невозмутимо сказала на это «моя последняя надежда».
– Когда вы его видели?
– Ну а это-то тут при чем?
– Тогда просто скажите, как мне с ним связаться…
Я едва успела это договорить, как услышала «до свидания!» и частые гудки. Я упрямо набрала Федин номер еще раз. Заика не взяла трубку.
Настроение и без того было не очень, но после этих двух звонков стало еще паршивее. Я всюду натыкалась на стены, которые мне было не пробить. Стены из самого непробиваемого материала – повального людского равнодушия к чужим проблемам. Мне стало душно и захотелось куда-то убежать. Но бежать было некуда. И постыдно. У меня пропала сестра, и я должна была ее искать. Должна. Так я сказала той части себя, которая всегда отовсюду хочет убежать.
* * *
В четыре часа я была в «Муромце». Огромное помещение выглядело неуютным. Сюда приходили компаниями умеренно богатые предприниматели из простых, которых не соблазняли устрицы и артишоки. Все было так, как они это любили: сытная русская кухня с популярными разносолами и качественной водкой в сочетании с тем, что они считали «шиком»: накрахмаленными скатертями, позолоченными приборами и хрустальной посудой. Быть среди своих считалось здесь
