пуд… Здесь только на пробу, пудов тридцать…
Мотэ Шпинер, далеко не самый великий певец, в подобных случаях начинал напевать. Залман уже знал этот мотивчик, все понял и чуть не расплакался. Коротко спросил:
— Итак?
— Итак, забирай и увози отсюда.
— Зарезать меня хотите? — Неожиданно в Залмане проснулась дерзость.
— Дурак! — отрубил Мотэ Шпинер.
— Берите, реб Хацкл, грузите на телегу. — Из последних сил Залман старался держаться с достоинством.
Через пятнадцать минут тюки как попало опять валялись у него в амбарчике.
А Залман стоял среди них, с головы до ног в льняных волокнах, так что его самого было от тюка не отличить.
В голове понемногу прояснялось.
Перед глазами плыли лица процентщиков, которым Залмаи обещал, что расплатится через неделю. Особенно отчетливо он видел лицо ростовщика Лейбы, у которого он занял пятьдесят рублей, а должен по векселю четыреста.
«Этот Лейба весь лен отберет», — шепнул кто-то Залману.
Вернувшись домой, он увидел двоих, у которых неделю назад получил на два дня беспроцентную ссуду.
Они сидели, будто смущаясь, и ждали, когда Залман что-нибудь скажет.
— Еще не продал… — проворчал он.
Тогда один встал и строго спросил:
— А что, вам обязательно именно льном торговать?
Второй, высокий, тощий человек, дальняя родня Залмана, тоже встал, ударил кулаком по столу, так что миска подпрыгнула, как живая, и крикнул:
— А кур или яйца ты хвор продавать?! Хочет на чужие деньги торговцем быть… Только лен ему люб…
И оба принялись наперебой объяснять Залману, что лучше бы ему расплатиться до послезавтра, иначе худо придется, очень худо.
Залман добродушно улыбнулся, потеребил бородку, когда-то черную, а теперь совсем седую, и сказал:
— Даст Бог, евреи, все будет хорошо. Даст Бог!
*
Залман смог договориться с кредиторами, выпросил отсрочку еще на пару недель. Он твердил:
— Мотэ Шпинер — это ж грабитель! Но есть другой торговец, в Городее, он человек порядочный. Я ему написал уже, он пока не ответил, но если завтра утром ответ не придет, телеграмму пошлю… Это недорого обойдется, всего-то пять слов. Адрес: «Городея, А. Марголису». Так его зовут. «Приезжайте, товар…» И подпись. Понимаете? Наверняка приедет!
Процентщики и те, что дали в долг без процентов, решили, что, может, Залман и прав. Все-таки он честный человек. И вдруг тот, из Городеи, не такой жадный, как местный… И согласились еще подождать.
Но отправленная Залманом телеграмма тоже осталась без ответа.
Торговец спокойно сидел у себя в Городее, и его совершенно не беспокоило, что где-то какому-то Залману очень надо продать сто пудов льна.
Кредиторы пришли снова.
Правда, пока что вели себя по-еврейски.
— И что вы теперь собираетесь делать, Залман? Может, все-таки Мотэ Шпинеру продать?
— Конечно, Шпинеру, кому же еще? — заявил ростовщик Лейба. — Скоро процент всю стоимость сожрет. Что вы выиграете, если будете дальше товар придерживать? Гроши!
— И правда, какой смысл так долго товар у себя держать? Да еще лен! — поддакнул дальний родственник Залмана.
— Верно, лен долго держать опасно, — согласился один из кредиторов. — Не дай бог, одна искра — и все сгорело.
— Что вы несете? — Залман будто от сна очнулся. — «Одна искра — и все сгорело…» Не болтайте глупостей, почему что-то сгореть должно?
Кредиторы ушли, строго-настрого предупредив Залмана: если не найдет, как расплатиться, пусть пеняет на себя.
— Даст бог, даст бог! — улыбаясь, ответил Залман.
Он не сомневался, что его план великолепен.
*
Залман вышел из дому в отличном настроении. Шагал по улице, мило улыбался всем встречным.
Придя в амбар, он стал сортировать лен, но сейчас делал это с гораздо большей любовью, чем обычно. Лучшие тюки, «корону», брал в руки, играл с длинными, русыми локонами, гладил, как живых…
А потом свернул папиросу.
Только со спичками надо осторожнее…
Конечно, конечно, он будет очень осторожен. Ведь лен не застрахован. Беда, если, не дай бог, загорится.
Перед глазами опять поплыли лица кредиторов, и среди них — лицо Мотэ Шпинера, который хотел задарма получить лучший товар.
Он лопнет со злости, когда узнает, что лен Залмана сгорел!
Они все лопнут!
Спокойно, неторопливо и уверенно, зная, что все получится, Залман чиркнул спичкой, поднес ее к папиросе, прикурил и бросил спичку на тюки.
В амбаре стало светло…
Залман вышел, не спеша закрыл дверь, запер на замок и двинулся по улице.
Встретил двоих знакомых торговцев, поздоровался, спросил, как дела, и медленно пошел дальше.
И вдруг услышал крики: «Пожар! Пожар!»
— Где пожар? — испуганно спросил Залман.
— Еще неизвестно, — ответил кто-то. — Говорят, где-то лен горит.
— Лен! О господи, лен! — горестно воскликнул Залман и кинулся обратно, боясь, как бы не потушили.
Но, вернувшись к амбару, сразу увидел, что беспокоиться не о чем.
От льна осталась лишь куча пепла, что виднелась между охваченных пламенем стен.
Среди добровольных пожарных Залман заметил ростовщика Лейбу и своего родственника, тощего Калмана. Они пытались залить из ведер огонь.
Залман с трудом подавил улыбку.
1914
«Кляча»
Дедушке Менделе[20] к его 75-летнему юбилею
1
Учеников раковскому меламеду хватало. Он славился как большой знаток древнееврейской грамматики, но при этом единственный из местечковых меламедов носил глаженую рубашку и воротничок, хотя и без галстука. Местечко в то время начало реформироваться, твердый воротничок уже считался достоинством, и хозяева, имевшие склонность к просвещению, охотно отдавали меламеду детей, чтобы он обучил их грамоте и Пятикнижию.
Но все-таки преподавания ему недоставало, чтобы заработать на жизнь. Он не только в грамматике разбирался, не только рубашку с воротничком носил, но и дом у него был как у людей. Он один из всех меламедов держал дома самовар и пил чай Попова, а такой чай даже не любой зажиточный хозяин мог себе позволить. С одного преподавания по-человечески жить не получится, и раковский меламед еще давал напрокат книжки. В верхнем ящике комода он хранил шесть-семь десятков книжек на ивре-тайч и выдавал их девушкам, которые по пятницам приходили к нему взять что-нибудь почитать на субботу.
Кроме читательниц, наведывался к нему и единственный читатель — это я. Сам не знаю, откуда у меня взялась эта страсть, но читать я обожал. Если бы я так же усердно изучал Тору, как читал книжки, то, несомненно, стал бы величайшим раввином, и кто знает, может, оно было бы и к лучшему… Но не в этом суть.
Хотя я был свободен всю неделю, а не только по субботам, как еврейские женщины, я все равно приходил за книжкой в пятницу вечером и почти терялся в толпе
