накрыться бы африканским алмазным шахтам медным тазом.
Послушали мы, да и подписались. А чего? Я только рад был, что из-под родительского крыла вырвался. Был бы тут батя, хрен бы кто мне разрешил контракт на войну взять! Мне ж ещё шестнадцати не было, даром что лоб здоровый.
Ну, поехали.
Подробности про разгоревшуюся войнушку нам ребята из команды дирижабля порассказали, пока летели. На скором военном, к слову скажу тебе, добрались меньше чем за сутки. По дороге одна краткая остановка была, на какой-то армейской базе. Там наше новое начальство телеграмму получило срочную, так что помчали мы дальше не в расположение конвойного полка, а в указанную в телеграмме точку. И сходу — в бой.
Что там за напасть случилась, это нам есаул перед высадкой растолковал, чтоб хоть чутка готовы были. Замес вышел нешуточный, и щедро нигры русской кровушкой полили земельку африканскую. А бронепоезд, который алмазы в порт возил, взять не смогли. Рельсы подорвали, а чего дальше делать — тяму не хватает. Пушек у них было мало, да и те далеко, пока тащили по своим саваннам, наш дирижабель и прилетел.
БРОНЕПОЕЗД
— Ночи там тёмные, Марта, и мы с высоты видели, что неприятель обложил бронепоезд, как стая шавок — медведя. Огромная чёрная туша паровоза, вытянутая сцепка вагонов, оранжевые пятна пожаров и искры летящих пуль. Красиво. И страшно.
Капитан поднял дирижабль почти под потолок — на десять километров, поэтому нас и не видно-не слышно было. Зависли прям над боем — и быстро упали вниз, дирижабль аккурат над крышами вагонов остановился, а уже последние метров двести мы прям из грузового люка прыгали, на верёвках. Скажу тебе: страшный опыт! Земля вот она, рукой достать. Замедлитель на поясе негромко трещит, а крыша вагона всё ближе и ближе.
Там, знаешь, были не только бронированные вагоны, а и пассажирские. Вот их-то никто не бронировал, и к дыре в крыше такого вот вагона меня потоком воздуха и вынесло. Я на последних метрах просто отцепился и упал в эту дыру. А там такое…
Это ж был как бы личный поезд Светлейшего князя. Ну, как минимум, под его патронажем. Вагоны роскошно отделаны, чисто дворец — красный бархат, позолоченное дерево, персиянские ковровые дорожки… И вот всё это сплошь кровищей залито. И трупы под ногами. Кажись, даже женские. А самое страшное, что освещение не вырубилось. Лампочки яркие, плафоны хрустальные. И всю эту бойню весёлым жёлтым светом заливает.
Я поначалу подумал, что всех гражданских нигры порезали. Глядь — в глубине вагона, около разбитой двери в купе последний наш боец стоит. Огромный дядя! Я-от под два метра тяну, а он на ладонь меня выше. И на лице окровавленном глаза — ярко-ярко синие.
Это потом, когда он отмылся, я рассмотрел, что волосы у него русые, и что бородка аккуратная, докторская, и пенсне — а пока я видел только, что весь он от пят до макушки угваздан чужой кровью. И два топора в руках. И трупы нигров под ногами — кабы не все его.
Мыслишка мелькнула: топор метнёт — пришибёт ведь! Кричу:
— Свои мы, подмога! Казаки!
Посмотрел он на меня, да так спиной по стенке и сполз. А я огляделся и понял, что из подмоги-то именно в этом вагоне только я и есть. Ты не думай, у меня и шашка и карабин были, даже две бонбы ручные. На крайняк ежели.
Побежал к нему — и тут не до осмотров стало. В вырванную с корнем дверь по другую сторону вагона полезли гости незваные. Первых пятерых я из карабина снял, как в тире. А чего? Там коридор в метр шириной, куды уворачиваться? А потом и шашкой пришлось помахать.
Эти нигры — страшные, жуть! Я такими чертей представлял в детстве, когда нам батюшка проповеди читал. Чёрные, глаза навылупку, орут чего-то по-своему. И совсем не боятся! Прям толпой в бой лезут, чисто оголтелые. Так и лезли до последнего, пока не кончились. Я, главное, ухватки-то пока не применял, чтоб, значит, не обессилить не вовремя, пока оружьем справлялся. А потом вообще не до мыслёв лишних стало. Эти чёрные, которые в дверь пролезли, оказались лишь первым отрядом.
Ну, по чести, не первым вообще, первых-то дядька с топором встретил, а я лишь потом подтянулся… Но то не важное. А важное было в том, что эти черти снова и в дверь, и в окна полезли. Я ж только карабин перезарядить успел.
Сначала положил троих, что в окна заскочили, а потом уже не до стрельбы стало. Карабин — он, конечно, короче полной винтовки, но всё равно дура длинная, не особо с ним в коридоре вагона развернёшься, я его на пол бросил и с шашкой да засапожником управлялся. Вот тут мне уроки папани пригодились — сто раз я его вспомнил с благодарностью!
Он же как учил? Мол, не только с коня клинком должон уметь, а и в стеснине. «А ежели ты в густом подлеске махаешься? Что, все осинки посрубать, чтоб тебе сподручнее стало?» Ну и заставлял меня по-всякому… Даже лёжа учил.
В том поезде весьма пригодилась мне батина наука. Вот прям оченно сильно.
Эти нигры в основном со странными железками лезли, такие, знаешь, как детские рисунки, каляки-маляки. Ручка деревянная, а из неё лезвия криво-косые в разные стороны торчат. Я тебе потом в арсенале нашем покажу, трофеи мои… И, главное, чего от этих штуковин ждать — непонятно. Там такие живопыры были… Ну, говорил: покажу потом. Я ж из них самые страшные после боя пособрал.
А вот некоторые нигры были со справными саблями, а глицкими, наверное. Хорошо, что ни хрена ими не умели, махать бестолково и орать — и всё. Вот только много их было. А ещё представь, под ногами трупы посечённые, они по ним лезут, поскальзываются, запинаются, но всё равно лезут, как мёдом им намазано.
Ну ухватками лепил, конечно. Под конец и ильиным огнем, и льдом уже шваркал, карабин-то перезарядить некогда…
Ни до, ни после ни разу я в такую мясорубку не попадал. До того потно было! И вот, подумал уж: пришел мой личный северный зверёк, мочи нет… и тут мимо лица пролетает красный пожарный топор и сносит того последнего нигру, которого я уже не успевал уработать!
Тот дядя с топорами, ага. Не помер он, а устал до полусмерти! А как оклемался — на помощь мне и поспешил.
И такой, знаешь,
