ситцевом платье (нижняя рубаха выглядывала из-под него) стояла спиной к Алтыннику возле печи и, нагнувшись, раздувала самовар.
Алтынник подошел к старухе сзади и крикнул в самое ухо:
— Бабка, где тут у вас уборная?
— Ой, батюшки-светы! — вскрикнула старуха и подняла на Алтынника перепуганные глаза. — Ой, напужал-то… Ты чего кричишь?
— Я думал, ты глухая, — махнул рукой Алтынник. Он поморщился. — Ой, бабка, мутит меня что-то, и голова вот прямо как чугун, честное слово.
— Похмелиться надо, — сочувственно улыбнулась бабка.
— Что ты, бабка! Какое там — похмелиться. Мне это вино и на глаза не показывай, и так там, внутре, как будто крысу проглотил, честное слово. Чего-нибудь бы холодненького испить бы, а, бабка?
— Кваску, — нараспев сказала старуха.
— А холодный? — оживился Алтынник.
— А как же. Чистый лед!
Алтынник обрадовался.
— Давай, бабка, быстрей, не то помру, — заторопил он.
Старуха сбегала в сени и вернулась с трехлитровой бутылью красного свекольного кваса. Алтынник хватил целую кружку.
— У-уу! — загудел он довольно. — Вот это квас! Аж дух зашибает. Погоди, бабка, не уноси. Сейчас я сбегаю по малому делу, еще выпью, а то уже некуда, под завязку.
На улице было морозно и солнечно. Жмурясь от слепящего глаза снега, Алтынник пробежал через огород к уборной и обратно, ворвался в избу немножко оживший, выпил еще квасу, попробовал закурить, не пошло — бросил. Поинтересовался у старухи, не пришла ли Людмила.
— Да еще не верталась. — Старуха все возилась у самовара.
— А Вадик где же?
— Гуляет.
— А ну-ка, бабка, подвинься, я дуну, — сказал Иван и отодвинул бабку плечом.
У него дело пошло лучше, и скоро самовар загудел.
— Во как надо дуть, — не удержался и похвастал Алтынник. — Три раза дунул — и порядок. У меня, бабка, легкие знаешь какие. Смотри, как грудь раздувается. — Он действительно набрал полную грудь воздуха да еще и выпятил ее до невозможности. — Поняла? Ты, бабка, не смотри, что росту среднего. Я на гражданке лабухом был. В духовом оркестре учился. На трубе играл. Она маленькая, а играть потяжельше, чем на басу. На басу просто, хотя и здоровый. Знай только щеки раздувай побольше, ума не надо. А на трубе, бабка, губы покрепче сожмешь и вот так делаешь: пу-пу-пу. И звук получается, бабка, чистый, тонкий. Бас, он мычит, все равно что баран: бэ-э, бэ-э, а труба… — Алтынник взял в руки воображаемую трубу и стал перебирать пальцами, словно нажимал клавиши. Но только собрался изобразить он, какой звук издает труба, как во дворе заиграла гармошка и, приблизившись к дому, смолкла. В сенях загремели тяжелые чьи-то шаги. Дверь распахнулась, и на пороге появилась фигура огромного мужика в синем зимнем пальто и валенках, подвернутых у колен. На груди у него висела маленькая для его роста гармошка. Алтынник все еще держал руки, как будто собирался играть на трубе.
Вошедший, не обращая ни на кого внимания и не здороваясь, снял и поставил гармошку на лавку рядом с ведрами, взял в углу веник и стал не спеша обмахивать валенки.
— Ох, погодка хороша, — сказал он, видимо, обращаясь к старухе.
— Один приехал? — спросила старуха.
— Один. Верушка простыла, температурит, ну, Нинка с ней и осталась. — Бросив веник на прежнее место, он прошел мимо Алтынника и сел к столу.
— А в прошлое воскресенье чего не приехал?
— А этого хоронили… как его… Ваську Морозова, — сказал он все в той же своей бесстрастной манере.
— Ай помер? — удивилась старуха.
— Ну. С прорабом своим древесного спирту нажрался. Прораб ослеп на оба глаза, а Васька… в среду это они, значит, выпили, а в четверг утром, Райка евонная рассказывает, на работу собирался. Нормально все, встал, умылся, завтракать она ему подала. Он сел, все как положено. «Радио, — говорит, — надо включить, время проверить». И потянулся к приемнику, а приемник от его так примерно с метр, нет, даже меньше, ну, сантиметров девяносто… Так потянулся он и вдруг как захрипит да брык со стула. Райка ему: «Вася, Вася», а Вася уже неживой.
— О господи! — вздохнула старуха. — Райка-то, чай, убивается?
— Сука, — махнул рукой мужик. — Она ж с этим… с Гришкой милиционером путалась. Вся улица знала. Да и Васька сам знал. Уж он, бывало, бил ее и к кровати привязывал, никакого внимания. А теперь, конечно, убивается. Невдобно ж перед людями.
Алтынник постоял немного и тоже сел. Исподволь стали друг друга разглядывать. Алтынник заметил, что у мужика много сходства с Людмилой, и догадался, что это, наверное, тот самый брат, который убил собаку. Оба неловко молчали. Старуха возилась у печки.
— А это кто? — неожиданно громко спросил мужик у старухи, показывая кивком головы на Алтынника, как будто Алтынник был для него какой-нибудь шкаф или дерево.
— А это к Людке приехал, — равнодушно объяснила старуха.
— Где ж это она его нашла?
— По переписке.
— А-а.
Мужик неожиданно шумно вздохнул, поднялся, шагнул к Алтыннику и протянул ему свою огромную лапу.
Алтынник вздрогнул, посмотрел на мужика снизу вверх.
— Чего? — спросил он, заискивающе улыбнувшись.
— Познакомимся, говорю.
— А-а. — Алтынник вскочил, пожал протянутую руку: — Иван.
— Очень приятно. Борис, — назвал себя ответно мужик.
Сели на свои места, постепенно стали нащупывать тему для разговора.
— В отпуск едешь? — спросил Борис.
— В командировку.
— Виатор? — уважительно не то спросил, не то просто отметил для себя Борис. — Я виацию не люблю. Шумит больно. Я служил в войсках связи поваром. Служба хорошая, только старшина вредный был.
Для любого солдата тема старшины неисчерпаема. Людмила вернулась как раз в тот момент, когда Алтынник, ползая по полу на карачках, показывал, как именно старшина де Голль учил молодых солдат мыть полы.
10
Людмила принесла с собой бутылку «Кубанской», сели завтракать. Как ни противно было Алтыннику смотреть на водку, пришлось пить. Бабка поставила на стол ту же жареную картошку, крупно нарезанные соленые огурцы и вчерашние пироги с грибами. Людмила села рядом с Иваном, вела она себя так, как будто ничего не случилось. Он искоса поглядывал на нее, пытался и не мог понять, было между ними что или просто ему приснилось.
Борис разлил водку — себе и гостю почти по полному стакану, сестре половинку, а матери самую малость для компании.
Иван этой водкой чуть не захлебнулся, выпил, правда, до дна, но потом стал долго и стыдно кашлять и морщиться.
— Не пошла, — с пониманием отнесся Борис.
— А ты закуси, Ваня, пирожком, — сказала Людмила и подала ему пирог. — Понравились ему твои пироги, — сказала она матери.
— Кому ж они не нравятся, — сказал Борис. — Фирменное блюдо. Вообще у нас, Ваня, жизнь хорошая. Грибов
