и «восьмерки». Тут на ступеньку рядом со мной опустился какой-то человек, на которого я поначалу даже не посмотрел. Видимо, желая завязать разговор, он вздохнул, покашлял и сказал:
— Да-а, жара.
— Угу, — согласился я, подумав, что сейчас он попросит закурить. И действительно.
— Закурить не найдется? — спросил он, считая, что знакомство наше для этого достаточно упрочилось.
— Пожалуйста. — Наблюдая за милиционером, я протянул ему пачку.
— Ух ты, с фильтром! — удивился он. — А две можно?
— Можно.
— Спички я тоже дома забыл, — сказал он, сознавая, что дошел почти до предела. И потянулся ко мне прикурить. Тут я в первый раз взглянул на него и узнал:
— Алтынник!
И, конечно, сразу вспомнил, где я слышал это название — Кирзавод.
— Не узнаешь? — спросил я.
— Что-то не признаю, — пробормотал он, вглядываясь в мое лицо.
Я назвал себя.
— А-а. — Он успокоился, но никакого восторга не проявил. — Я у тебя еще сигаретку возьму. На вечер.
— Бери, — сказал я. — Бери все. У меня еще есть.
— А цельной пачки нет?
В чемодане нашлась и «цельная».
Потом мы стояли в чипке, маленьком магазине напротив вокзала. Толстая продавщица в грязном халате налила нам по сто пятьдесят и по кружке пива. Я свою водку выпил отдельно, а Алтынник смешал. Мы стояли возле окна, привокзальная площадь была перед моими глазами, и пропустить машину я не боялся.
Толковали о том о сем. Вспоминали свою службу, майора Ишты-Шмишты, старшину де Голля и прочих.
О теперешней его жизни я Алтынника особенно не расспрашивал, но кое-что все же узнал.
Приехав на станцию вместе с Людмилой и Борисом, он задерживаться и не думал, а собирался усыпить бдительность Людмилы и удрать, как наметил, но Людмила была начеку. Днем устраивала такие скандалы, что нечего было даже и пытаться, а ночью просыпалась от каждого шороха. Он все выбирал момент, выбирал, пока она снова не забеременела. Пробовал заставить ее сделать аборт — куда там. И податься теперь вроде бы некуда. Кто возьмет мужика, у которого треть зарплаты на алименты высчитывают? Да и к первому ребенку за это время привык.
— А сколько у тебя всего? — не удержался я и спросил.
— Трое, — застеснялся Алтынник. — Не считая, конечно, Вадика.
— А Вадик вместе с вами живет?
— Нет, в Ленинграде. Институт кончает железнодорожный, — сказал он не без гордости.
— А кем ты работаешь?
— Кем работаю? — Он помедлил, не хотелось ему говорить. А потом бухнул, даже как будто с вызовом: — Сторожем работаю. На переезде. Поезд идет — шлагбаум открываю, ушел — закрываю. Возьми еще по кружке пива, если не жалко.
Только мы сменили на подоконнике кружки, дверь в магазин распахнулась и на пороге появилась женщина в красном сарафане. Живот под сарафаном у нее выпирал, как футбольный мяч, на лице были характерные пятна, глаза блестели.
— А, вот ты где! — закричала она на Алтынника. — Я так и знала, что ты здесь, гад несчастный, детишкам обуться не во что, а он тут последние копейки пропивает!
Алтынник весь как-то съежился, как будто стал меньше ростом.
— Да ты что, Людмила, — попробовал он возразить. — Я ж вот товарища встретил. В армии вместе служили. Познакомься.
— Ну да, еще чего не хватало, знакомиться с каждым пьяницей.
— Ну брось ты позориться, Людмила, — упрашивал Алтынник. — Это ж он меня угощает.
— Так я тебе и поверила, — не отступала Людмила. — Да во всем Советском Союзе, окромя тебя, таких дурачков нет, чтоб чужих людей угощали.
— Людмила, правда он платил, — бесстрастно подтвердила толстая продавщица.
— Ты еще тут будешь, сука противная, — повернулась Людмила к ней. — Сама только и знаешь, что на чужих мужьев глаза свои грязные таращишь.
И не успела продавщица ответить, а я опомниться, как Людмила выволокла мужа на улицу, и уже оттуда слышался ее противный и дикий визг на всю станцию.
Когда я вышел наружу, они были уже далеко. Алтынник, пригнув голову, шел впереди, Людмила левой рукой держала его за шиворот, а маленьким кулачком правой изо всей силы била по голове. По другой стороне улицы на велосипеде медленно ехал милиционер в брюках, заправленных в коричневые носки, и с любопытством наблюдал происходящее.
