– В любом случае я сам виноват. Плохо её воспитал…
Псу навсегда врезалось в память то, что прервало их разговор. То, от чего он с тех пор выл каждую ночь. Широкие ворота распахнулись в закат. В центральный проход приёмника задом въехал чёрный фургон. Из него выскочило десять людей в кожаных перчатках. Они открыли целый ряд клеток, похватали оттуда собак и кучей закинули в фургон. Директор приёмника с гуманным выражением лица наблюдал за процедурой. Собаки лаяли, упирались всеми лапами, кусались. Без толку. Всё произошло очень быстро. Фургон уехал. Ворота закрылись. Тишина смерти. И дуновение Настоящего Страха. Все собаки смотрели на ряд опустевших клеток. Это были клетки третьего дня.
Глава 11
Наутро Пса и его товарищей перевели в клетки второго дня. И потянулся ещё один день ожидания. Спозаранку новый улов бродячих собак заполнил их вчерашние клетки. Вновь прибывших встретил такой же шум, как и накануне. И день был такой же. Только немного тревожнее. Солнце разрослось и поднималось над жестяной крышей, пока не стало жарко, как в аду. Вода в алюминиевых мисках была тёплая. К еде никто не притрагивался. Время от времени за кем-нибудь приходил хозяин. На каждую спасённую собаку – множество обманутых надежд.
Около трёх часов дня появилась странная процессия. Во главе её шла высокая белокурая девица, которая очень громко говорила, пересыпая свою речь восклицательными знаками. За ней – какой-то волосатый-бородатый, который нёс чёрную штуковину с глазом на конце. И замыкал шествие директор приёмника с гуманным выражением лица. При виде их все собаки залаяли наперебой:
– Журналисты! Журналисты! Журналисты, сюда! Меня! Меня! Нет, не этого, меня!
– Что это? – спросил Пёс у Лохматого.
– Телевизионщики. Передача про бродячих собак. Они приходят сюда раз в неделю, выбирают одну собаку, снимают её вот этой камерой и показывают по местному каналу, чтоб найти ей хозяина.
– А что надо, чтоб попасть в передачу? – спросил Пёс.
– Надо быть красивым.
– Так тебя, наверно, выберут! – воскликнул Пёс. – Ты ведь такой красивый!
– Спасибо на добром слове, – вздохнул Лохматый. – Но я слишком старый. Надо быть ещё и молодым. Молодым и не очень крупным.
– Молодым и не очень крупным? Как я, например? Так меня, значит, могут выбрать?
– Ты что, смеёшься? – фыркнул Гнусавый. – Посмотри на себя! Урод уродом! А вот я – другое дело, – добавил он, отпихивая Пса, и прилип к решётке.
То, что за этим последовало, в голове не укладывалось. Гнусавый, чей злой язык не щадил никого и ничего. Гнусавый, который все эти два дня демонстрировал, что ему сам чёрт не брат, который так издевался над всякими «у-тю-тю-дай-маме-лапочку», который только и говорил, что о свободе, независимости, достоинстве и прочем тому подобном, теперь елозил всем телом по решётке и стенал жалобным, мелодичным (куда только делась гнусавость?), берущим за душу голосом:
– Посмотрите на меня, журналисты: я несчастная осиротевшая собака, моя хозяйка умерла, бедная старушка… Пожалейте сироту, найдите мне семью, и чтоб с детьми… Я очень ласков с детьми, я обожаю детей, жить без них не могу!
И все это так проникновенно, так непохоже на остальных, что блондинка со слезами на глазах остановилась перед клеткой.
– Господи, какая лапочка, – всхлипнула она. – Смотри, котик, правда ведь, милый? Ну не прелесть, скажи? И хорошенький какой. На таксика похож. Из него получится дивная комнатная собачка, как ты думаешь? А, котик?
Волосатый-бородатый котик думал, как бы поскорей отделаться от тяжеленной камеры. Пот лил с него ручьями. Он согласился не глядя.
Через два часа Гнусавого, отсняв, привели обратно. Чрезвычайно довольного собой. Шерсть с глянцем и всякое такое.
– Ну, классно, я вам скажу: гримёры, софиты, подушки… нет, правда, красота. Одно только – они меня снимали с каким-то котярой, ангорским, что ли. Наодеколоненный, гад. С шёлковым бантиком. Чего мне стоило на него не броситься… Ну ничего, вот попадётся мне на воле…
Остальные помалкивали. Всем было как-то неловко за него. Но Гнусавый этого не замечал. Он продолжал разглагольствовать:
– Так что вот, всё проще простого: завтра к самому открытию за мной явятся «хозяева-соискатели». Человек пятьдесят минимум. Мне останется только выбрать. Единственная проблема – дети. Я их на дух не переношу. На нервы действуют. Терпеть не могу детей! Хотя это, в общем-то, неважно, всё равно я дам тягу, едва эти новые хозяева отвернутся. Мне, видите ли, всего дороже свобода, достоинство…
Он говорил, говорил… Никто не слушал. Солнце склонялось к закату. Все силы уходили на то, чтоб не смотреть в сторону ворот, которые должны были вот-вот распахнуться.
Глава 12
На следующий день за Гнусавым действительно пришли. Его оспаривали друг у друга человек десять. Одни утверждали, что пришли первыми. Другие говорили, что они – ещё первее. Как только не передрались.
А потом опять было молчание. И ожидание. Лохматый и Пёс сидели в клетке третьего дня. Весь день. Солнце закатывалось над их утраченными надеждами.
– Пришло время встретить судьбу мужественно, – сказал Лохматый.
– Да, – отозвался Пёс и ещё теснее прижался к густой кудрявой шерсти.
Ворота начали отворяться.
– Ну вот, – сказал Лохматый.
– Да, – отозвался Пёс и совсем зарылся в шерсть друга.
– Мужайся, – ласково проворчал Лохматый. – Выше голову. Когда теряешь все, остаётся мужество.
Пёс поднял голову. Он сидел между лапами Лохматого. Оба, не отводя взгляда, смотрели на ворота, распахнутые в кровавый закат.
Но появился не чёрный фургон. Совсем другое. Три человека. Какой-то здоровенный тип, красный, как рак, в шортах и в бешенстве. Очень тощая дама, бледная, как репа, в шляпе с цветочками и в бешенстве. И между ними существо, диковиннее которого Пёс в жизни не видал: маленькая девочка… ну, то есть, совсем маленькая. Рыжие, прямые, как тростинки, волосы, из-за которых её голова была как маленькое солнце. Крохотные стиснутые кулачки. И огромный разинутый рот, из которого нёсся вопль:
– ХОЧУ СОБАКУ!
Позади них маячил директор приёмника с гуманным выражением лица.
– Это ещё что такое? – проворчал Лохматый.
Ответ грянул разом изо всех клеток:
– Туристы!
Одно только слово «туристы» привело весь приёмник в неописуемое бешенство.
– Долой туристов!
– Вон!
– Из-за вас пропадаем!
– Приказ от первого июля – это всё вы!
– Туристы – собачья погибель!
